В пионерском лагере под Москвой, на станции Усово, в тот год была на редкость недисциплинированная дисциплина. Ребятам разрешали самостоятельно купаться, ходить без вожатых в соседние деревни и даже читать во время мёртвого часа.
И обходилось без происшествий.
Группа ребят, человек пять-шесть, пристрастилась бегать на Москву-реку ловить рыбу. Удочки у всех были примитивные, пионерские. Но ловилось хорошо.
Надо было войти в речку по пояс, надеть червяка или крупную муху и внимательно следить за поплавком в переливающихся беспокойных струях.
Рыба, которая ловилась, по-местному звалась краснопёрка. А кто она была по учебнику, никто не знал. Все рыбины были одинаковые, одна в одну, как изготовленные по штампу на заводе. И размер у них был хороший – с очень большую ладонь.
Что нам с ними делать, мы не знали. Просто относили их в столовую к радости местных девушек-поварих.
Ловля и погода да и вся пионерская атмосфера были столь хороши, что я не мог забыть о них много лет.
Когда я уже стал взрослым инженером, купил машину и даже женился, я решил снова приехать в этот лагерь. И не один, а с одной юной очень талантливой художницей, с которой мне хотелось поделиться той атмосферой, той погодой и тем настроением.
И вот мы приехали в этот лагерь, и приехали не зря.
Была ранняя осень. Лагерь был пуст. Мы прошли его насквозь беспрепятственно. Через опустевшие домики, какие-то крашеные павильоны, забытые спортплощадки, тенистые эстрадки и прочую вожато-пионерскую радость. Только ветерок шелестел. И почему-то птицы оглушительно свистели, как весной.
На берегу реки мы увидели лодочную пристань, вошли на неё и стали смотреть на воду и на пейзажи, отражающиеся в воде.
Пионерская удочка была со мной. Но ловить этих прекрасных рыб не хотелось.
Вдруг пристань заскрипела. На неё вошёл сторож. Тот же самый, лагерный – Пантелеич. И даже ни капельки не старше.
Он поздоровался со мной и с моей спутницей, как будто мы с ним все эти годы не расставались:
– Отдыхать приехали?
– Отдыхать.
– Вот и хорошо. А то я всю осень и зиму один живу, даже поговорить не с кем.
– А есть о чём говорить?
– Всегда найдётся.
– Ну о чём, например? О политике?
– Зачем о политике? Например, о случаях.
– Расскажите о каком-нибудь случае.
– И расскажу. Как я с одним коршуном поссорился.
– С коршуном?
– Ну да, с коршуном. У нас над лесом огромный коршун летает низом. Видно, гнездо у него близко. И часто летит тяжело, потому что рыбу в когтях несёт. Большую.
Он помолчал, чтобы мы представили себе картину: тяжелолетящего над лагерем коршуна с большой рыбой в крепких жёлтых лапах.
– Он летит, а я придумал: или палку какую вверх брошу, или в горн пионерский дуну! От неожиданности он рыбу и выпустит. А я и рад.
– Вы что же, Пантелеич, всегда с собой горн носили?
– И носил. Это сейчас с продуктами хорошо стало. А тогда за каждой колбасиной приходилось в Москву ездить. А тут тебе рыбина большая. И даром.
– И не жалко вам коршуна? – спросила моя спутница.
– И жалко, и не жалко его. Когда он моих кур не трогает, так вроде и жалко. А как он пару цыплят у меня унесёт или курицу, так и не жалко вовсе. Так бы и убил! Только стрелять я не стану, а вот рыбу у него отниму. Но и он мне хорошо отомстил.
– Это как, Пантелеич?
– А так. Сейчас расскажу.
Пантелеич никуда не спешил и рассказывал медленно с удовольствием:
– Была, вот как сейчас, осень. Трава стояла на берегу свежая, как весной. Вздумал я сена насушить. Принёс косу и стал косить. Кошу, кошу, а жара сильнющая! Вот как сейчас. Решил искупаться.
– А не холодно? Всё-таки осень?
– Да нет. Погода, я же говорю, была, как сейчас, тёплая. На мне были одни трусы и калоши. Решил я в трусах в воду залезть. А потом думаю: чего это я буду трусы мочить-выжимать? Народу нет, пионеров нет, и так сойдёт, без трусов. И полез голышом. Только влез, смотрю – тень надо мной промелькнула. Это коршун. Спикировал он на мои трусы, схватил их когтищами – и вверх. Спасибо, думаю!
Сторож посмотрел на нас – интересно ли нам – и продолжил:
– Тут, как назло, делегация из дома отдыха. Сели на бережку, экскурсовод им про фабрику на той стороне рассказывает. А я плещусь. Ну, что твоя русалка – туда-сюда, туда-сюда.
Я спросил:
– А что это за фабрика?
Он ответил:
– Хорошая фабрика. Там из растений гербарии для школьников делают. Какие растения чего лечат. Их на картонки наклеивают. Учебные альбомы получаются.
– Очень хорошая фабрика, – согласилась художница.
– А я плаваю и плаваю. Ну, точно морж в зоопарке, и всё. Плюнул я на отдыхающих. Вырвал две плети водорослей, обмотался ими под водой для порядку и бегом выскочил. Схватил косу и, как Нептун заморский, к дому побежал.
– Значит, всё хорошо кончилось?
– Не совсем. Бабка моя чуть не померла. В лагере она на раздаче работала. И поросёнка кормила. Так вот что получилось. Сидит она на крыльце, козу доит. Коза веник берёзовый ест. Вдруг видит бабка, с неба что-то летит красное. Так летит, не торопясь и переваливаясь. А это мои трусы падают, их коршун выпустил. Бабка моя коршуна не видела, а трусы-то заметила. Она и затряслась.
– Почему? – удивился я.
– А ты сам подумай. Бабка моя верующая. Если трусы с неба летят, то сам-то я где? Конечно, там, на небе. Значит, забрал меня Господь Бог, а бельё ей, как в больнице, выдают. Она в слёзы.
Мы с моей спутницей хохотали в голос. А я был очень горд Пантелеичем. Вот какие места и каких людей я имею в своём подмосковном багаже!
