– Коля, там эти…
– Кто? Безумные художники или халявщики-интеллектуалы, кто там еще может быть?!
– Не-а, – озираясь, протянула Вероника, – там эти, падшие женщины, этого, легкого поведения…
– Фу-ты. – Я взял девушку за руку и поволок ее к входу.
В вестибюльном августовском теньке Ленинской библиотеки на кожаных сталинских диванах, широко проветривая ляжки, валялась группка незамысловатых шлюшек. Одни остервенело, как гранит науки, грызли семечки, другие с выражением неземного девичьего блаженства тянули изо рта фитюльки жевательной резинки. Самые продвинутые, слюнявя ручку, морщились над кроссвордом из газетки «Жизнь». Раз в несколько минут заходила коровистая молодуха, что-то гортанно вякала, и девчушки гурьбой, толкаясь о бронзу библиотечных ручек, вылетали наружу на просмотр. Затем расслабленно возвращались и опять занимались привычной ерундой. Маленькие старушки гардеробщицы с седовласо-фиолетовыми завитушками отворачивались, тяжко вздыхали и накрывали блюдечками стаканы с остывшим чаем.
– А-а, боис-ся! – Я вел не на шутку разволновавшуюся Веронику мимо совершенно равнодушных девок. – А понимаешь ли ты, дитя областной природы…
– Я все понимаю, – тихо обернулась Вероника, когда мы поднимались по лестнице в зал, – все понимаю. И объяснять что и почем не стоит.
В огромном зале библиотеки, предназначенном для всяких интеллектуальных сходок, было не протолкнуться. По периметру висели цветастые, как деревенские платки, картины. Вокруг них с печатью многозначительной отрешенности суетились послы, послихи и прочие посылки. Народные и антинародные актеры, певицы и члены правительства. Художников можно было распознать по пестрым платкам на шее, а их жен – по точно таким же платкам, только на голове. Судя по присутствию многозначительных персон, вернисаж был устроен по высшему разряду. В смысле, если присутствует сам Кобзон, то это уже выше крыши.
Вот сюда-то я и приволок Веронику. На встречу с прекрасным. Ну а меня Маринка Голикова вызвала. Видимо, отошла от новогодних выкрутасов. Моих. Или кто ее знает почему.
Все было бы хорошо, отличная тусовка, только вот с закусками было откровенно плоховато. Какие-то крабовые палочки на дачных листочках одуванчиков и шпроты, с жалостливым выражением даже не рыбьего лица, оно-то как раз отсутствовало, а какого-то беспомощного тельца. Плюс был только в том, что давали очень неплохой коньяк для избранных и водку с винищем для народа. Так как я, без сомнения, являюсь и избранным и народом в одном лице, то с удовольствием хлебал из двух кормушек.
Кстати, насчет богоизбранного народа. Огромную часть пришедшей публики составляли вполне сановные люди. В смысле люди при сане. Наблюдалось просто-таки изобилие мусульманских шейхов, муфтиев и прочих граждан в чалмах. Но никак не меньше было и товарищей в хасидских шляпах и прочих раввинских одеяниях. Да, кстати. Когда чуть позже начался концерт, в зале в головных уборах, причем практически одинаковых, сидели только хасиды и Миша Боярский. Ну, это так, к слову.
Остальные мировые религии скромно представляли одинокий православный батюшка и полуголый лысый гражданин в оранжевой простынке. Ах да, был еще один польский ксендз, который забыл зажигалку и постоянно прикуривал у меня.
Я бродил среди дурацких картин с чувством явного недоумения. Давным-давно, в период бледного детства, переходящего в кромешную молодость, я восемь лет посещал Клуб любителей искусства при Пушкинском музее. Даже несмотря на все раздолбайство в период соприкосновения с прекрасным, меня все-таки научили отличать говно от палочки. Так что могу четко сказать, что творчество данной художницы, несмотря на дуализм суждений, к палочке не относится.
Хорошо, что во время осмотра шедевров человек носил выпивку прямо к картинам. Очень удобно. Смотришь этак вдумчиво, дескать, какой тут колор, и хряпаешь ненавязчиво. Но тут объявили горячее, и народ ринулся поглощать котлеты по-киевски. В неразберихе суеты котлеты мне не досталось. И я, расстроенный, продолжал поглощать водку-коньяк, практически на сухую. Раскланявшись с кем-то, я, слегка поплутав, попал в сортир.
О чудо, там сразу дохнуло чем-то свежим и настоящим! Я вообще люблю сталинско-ампирные ватерклозеты. В них чувствуется мощь и торжество грядущих побед. Размах – хоть на коньках катайся, зеркала – вполпомещения. Как на Неделе моды в Милане. А потолки – с парашютом сигай.
В неописуемом аромате свежевыписанной мочи стояли, с трудом поддерживая друг друга, три настоящих художника. То есть взаправдашних. Это легко можно было понять по невменяемости, по сильно жеванным штанам в сочетании с белоснежными выглаженными рубашками и дорогущими пиджаками. На подоконнике лежала газета с обмасленной горкой котлетных куриных ног и тремя бутылками разнонаполненной водки. Видимо, каждый пил из своей, индивидуальной. Действительно, что мелочиться!
– Братан, за искусство, не обессудь! – протянул мне свою бутылку один из них, рыжий.
– Ну, за эту Семицветову, что ли, – вякнул я для буржуазного приличия, чокаясь с остальными. – А может, мне за стаканом сходить, неудобно как-то, не вернисажно…
– Не бздюхай, брат, – рассудительно сказал другой, черняво-волосатый, и достал из такого же пузатого, как он сам, портфеля свежую полную бутылку. – Вот, держи! А отхлебанутую отдай Кольке, пусть свою сам жрет! Что ж мы, нищие, что ли, брата угостить не можем!
Мы выжрали. Закурили.
– М-да, – философски затянулся я. – Кто же додумался такой маразм устраивать-то?! Я, конечно, не специалист, но за такие художества надо публично пороть, и лучше в Третьяковской галерее!
– Великолепная выставка, – глотнул невпопад третий, тоже чернявый, но длинный и худощавый.
– Блеск, – немедленно отозвался рыжий. И тоже лихо засосал.
Что ж они такое несут! На вид-то вполне нормальные люди! Может, я и правда допился до чертей и не понимаю в высоком?!
– Понимаешь, старикан, – заметил мое недоумение бородатый, – понимаешь, какой базар, ну, не принято у нас на вернисажах прям в открытую обгаживать автора! Нехорошо это! Грех! Вот выйдешь и неси на улице сколько душеньке угодно! Ага?!
– А… Понятно. Тогда лучше промолчу. А то как-то тошно и кощунственно, – сразу согласился я с их жизненной позицией. – А что это вы в клозете-то сидите? Можно же и там торчать?!
– Здесь воля… – опять философски протянул рыжий. – И покой… И воздух чище. Хоть и сортиром воняет.
Остальные клюнули носами.
– И потом, – художник опять приложился, – для творческого человека сортир спасительное место. Оазис души. Вот в свое время, при горбачевском, будь он неладен, сушняке, у меня друг был, Серега. На Арбате торчал. Сейчас он в Канаде. Так вот он там матрешки втюхивал. Тогда все на Арбате торчали. Жить-то хочется. И выпить. А секли жутко. Чуть заметят с бутылкой, сразу в кутузку. Пятое отделение, может, слыхал?
Я понимающе кивнул. Кто ж не знает пятого отделения на Арбате? Да в те годы я оттуда не вылезал. Звери!
