Добрались до Сета за час. Быстро нашли набережную и поразились десятком, если не больше, рыбных ресторанчиков.
Мы вошли в первый с нехитрым названием «Terre et mer», что означало «Земля и море».
Я спросил, будет ли сегодня Мишель.
– Будет. Часа через два.
– А где он сейчас?
Официант долго не размышлял:
– Ищите в «Le bonheur du pêcheur».
– «Le Pêcheur» с шапкой над «е»?
Ибо по-французски «Pêcheur» – это рыбак, а «Pécheur» – грешник. Поэтому без знака над «e» название ресторана можно истолковать и как «Счастье рыбака», и как «Счастье грешника».
– Какая разница! У них в прошлом году был повар по фамилии Смит. Говорил, что француз, но «Merlan en colère» (мерлан в гневе) делал так, что мерлану было от чего прийти в гнев.
В «Счастье рыбака» мы действительно нашли Мишеля. Сначала услышали, потом увидели. Он сидел на стуле с гитарой в руках и пел «Hécatombe» Брассенса.
* * *
Мишеля я знал лет двадцать. Род его занятий определить было трудно: он то продавал что-то, то устраивал выставки, то организовывал путешествия. У него было одно неоспоримое и крайне ценное для нас достоинство. Он знал «весь Париж». Во время войны он был в сопротивлении, какое-то время состоял в компартии. После венгерских событий из компартии вышел. С нами работал охотно, я бы даже сказал, с увлечением. «Очень уж я не люблю богатых», – объяснял он свою помощь нам.
Последние годы мы использовали его для продажи ценностей, в основном необработанных камней. Иногда золота. Но наркотики – никогда. Зелье он сам не употреблял и боялся всего, что связано с ним.
Увидав меня, он подмигнул. Я подождал, пока он закончит песню. Подошел.
– Еще две песни – и я буду свободен.
Пел он Брассенса. Да и что еще можно петь в Сете, в городе, где жил и похоронен Жорж Брассенс, где воздух пропитан его песнями и морем. Мишель постригся под Брассенса, отпустил усы, держал гитару как Брассенс. Должен признаться, пел он здорово.
Мы с Кики сели за маленький столик. Закончив петь, Мишель подошел к нам.
– Ну как?
– Просто здорово, – я говорил искренне. – Ты давно здесь?
– Почти полтора года.
– Давно не видел Топалова?
– Давно. И не сожалею.
– А как давно?
– Да года полтора, не меньше. Как сюда перебрался, его не встречал. И это прекрасно.
– Почему?
– Понимаешь, Эжен, он в последние годы, по-моему, связался с наркотиками. Ты знаешь, я с дурью никогда не связывался. Наркотики – это и вредно, и опасно. Прекрасная мадмуазель со мной согласна? – взглянул он на Кики.
Кики согласилась, а он продолжил:
– Но наркотики меня однажды спасли. Да-да! Один субъект написал на меня донос, будто я не очень честно принимаю ставки на скачки – это в принципе было правдой – и что я помогаю некоторым дамам скрывать секреты от их мужей, что тоже не ложь. Но он еще написал, будто я сбываю наркотики. Это его погубило. Комиссар семнадцатого округа Луи-Жак Эммануэль – представляешь, с такой фамилией живет всю жизнь с одной женой! – сказал: «Мишеля я знаю уже десять лет, он никогда не будет заниматься наркотиками, а посему это пасквиль, и рассматривать его я не буду».
– Что ты знаешь про Топалова?
– Я тебе сказал, что последние полтора года его не видел. Ну, а в прошлом… Не волнуйся, Эжен, не расскажу даже под пыткой.
– Как твое мнение, если Топалову надо будет продать необработанные камни, к кому он обратится?
– Ах, вот в чем дело! Я не знаю. Раз он связался с наркотиками, у него должны быть новые приятели. Вычеркни его из своих друзей, Эжен. А если он камни взял и деньги не отдал, спиши в убыток.
Наверное, он прав.
– Еще есть вопросы?
Больше вопросов у меня не было.
– Тебе правда понравилось, как я пою Брассенса?
– Правда.
– А ведь я хорошо знал Жоржа. Подумать только, его уже нет почти десять лет! Как летит время! После войны мы дружили. Именно Жорж подсказал мне идею с отгадыванием пола младенцев. Я на этом прилично заработал. Мы жили на эти деньги почти год.
– Что за идея? – вежливо поинтересовался я.
– Я предсказывал пол младенцев за восемь месяцев до рождения. Тогда еще медицина не доросла до того, чтобы узнавать пол ребенка до появления на свет. Мой метод был прост. Я раздавал родителям анкету. Те должны были указать дату зачатия, ответить на вопросы антропологического, медицинского и интимного характера, вложить в конверт всего десять франков и послать в клинику. Условия честные. Если пол отгадан – деньги наши. Если нет – деньги возвращаются.
– Ну и в чем секрет? – удивился я.
– Я всем без исключения писал: у вас родится мальчик. По статистике мальчиков и девочек рождается приблизительно поровну. Таким образом, в пятидесяти процентах правильный ответ обеспечен.
– А как же с другими?
– Они на радостях или забывали про меня, или стеснялись требовать назад такую мизерную сумму. Ну, а если просили, я посылал мамаше розу, поздравлял отца с рождением очень красивой девочки, будущей матери, и спрашивал, в какой банк перевести деньги. После этого только порядочная свинья требовала вернуть десять франков назад.
– Я бы точно не потребовала, – вздохнула Кики.
– И как все кончилось?
– Не как, а где. В полиции. Я им объяснял, что моя идея приводит к повышению рождаемости в нашей стране, что это важная государственная задача…
– И в результате?
– Отсидел год. Кстати. Один из моих, если так можно выразиться, клиентов содержит отличный ресторан недалеко отсюда. Я ему предсказал троих мальчиков. Троих мальчиков! Рекомендую заглянуть. «Дикая утка». Буйабес у него лучше, чем в Марселе на Бельгийской набережной.
Всё. Больше ничего я не узнаю. Можно ехать в Марсель, послать депешу из генконсульства и потом за деньгами в Браззавиль.
А Мишель продолжал:
– Знаешь, кого я вчера видел в этом ресторане?
– Кого?
– Вадима.
Я насторожился:
– Какого Вадима?
– Из вашего ЦК.
– Кузякина?
– Я просто удивляюсь, как человек может жить с такой труднопроизносимой фамилией.
– Где этот ресторан?
– На полпути отсюда до Монпелье. Мне сказали, он там бывает каждый вечер. С какими-то типами. И дамы при них.
– Ты их знаешь?
– Я знаю весь Париж. Знаю Лазурный берег. Этих я не знаю.
