– Тебя давно пороли?
Сосулька выпрямилась:
– Как вы смеете!
Я повторил:
– Я спросил, давно ли тебя пороли.
Негодованию Сосульки не было предела:
– Убирайтесь отсюда! Немедленно! Вы гадкий, невоспитанный человек!
Я улыбнулся:
– Или ты хочешь сначала нокаут? Ты знаешь, как выглядит Снегурочка после того, как ее пропустят через стиральную машину? И не зли меня. Спусти штаны и ложись на диван.
Я расстегнул ремень.
– Вы действительно собираетесь меня пороть? Меня никогда не пороли.
– Начать никогда не поздно.
Она покорно села на диван:
– Очки снимать?
– Сначала штаны.
– Вы садист?
– Нет. Мне нужны кое-какие сведения, а ты ведешь себя невежливо, ложись и снимай штаны.
– Послушайте, – она уже сняла очки и держала их в руке. – Давайте договоримся. Скажите точно, что вам от меня нужно. Я только на первый взгляд кажусь строгой и несговорчивой. – Она попыталась улыбнуться. – На самом деле я очень уступчивая и компанейская.
Это другой разговор.
Я продолжал вертеть ремень:
– Тогда почему ты мне не отвечаешь на вопросы?
– Мой бог! – взмолилась Сосулька. – Да вы мне ни одного вопроса не задали!
«И верно», – подумал я.
– Сейчас начну задавать. И ты будешь отвечать.
– Буду, – она надела очки.
– Где ты работаешь?
– У меня маленький книжный магазин.
«Сволочь Крокодил, – подумал я, – и здесь провел!»
– Я продаю книги по философии, социологии. – Она помолчала, потом укоризненно покачала головой. – А вы хотели меня выпороть!
Действительно. Выпороть специалистку по философии и социологии!
– Какие сведения ты передавала своему русскому другу?
– Он действительно шпион?
– Еще какой!
– Но вы тоже не местный.
– Не твое дело.
– Верно, не мое, – поспешно согласилась Сосулька.
– Ты знала, что он русский?
– Он говорил, что русский, но жил в Бразилии, и его усыновил какой-то швейцарец.
«Этот мерзавец еще и легенду переврал!»
– Никаких сведений я ему не передавала. Мне казалось, – она неуверенно развела руками, – его заинтересованность мною носила другую направленность. Кроме того, какими сведениями я располагала? Никакими!
– Кто тебя с ним познакомил?
– Один общий знакомый. Поклонник моего отца.
«И здесь мерзавец провел. Не Крокодил, а барон Мюнхгаузен».
– Что это за человек?
– Тоже скульптор. Но любитель.
И тут забрезжил свет.
– Скульптор, говоришь? Любитель? А кто он такой, этот любитель?
– Он держит небольшую типографию. Но не у нас. Сейчас он живет во Франции.
– В каком городе, помнишь?
– Нет. Но где-то на севере. Он не любит жару.
Горячо!
– А откуда ты знаешь, что он скульптор?
– Я видела его работы.
– Где?
– У нас.
– Где у вас?
– В саду. Там мастерская моего отца. Отец ее очень любил и там работал.
– И этот хозяин типографии тоже там работал?
– Когда он жил здесь, то работал. И когда приезжал погостить.
– Когда он был у вас в последний раз?
– В апреле.
Совсем горячо.
– Работал?
– Да.
– И его работы в мастерской твоего отца?
– Конечно.
– Я хочу посмотреть.
– Сейчас уже темно. При электрическом свете вы не получите полного впечатления.
Я успокоил:
– Не волнуйся, получу.
– Вы хотите их посмотреть именно сейчас? – удивилась Сосулька.
– Прямо сейчас.
– Вы так интересуетесь искусством?
– Искусство занимает важное место в моей жизни.
– Тогда идемте, – она решительно направилась к двери.
Мы вышли в коридор, кончавшийся двумя лестницами: одна вела вверх, другая – вниз.
– Куда ведет лестница вверх?
Сосулька томно опустила глаза:
– В мою спальню. Спальню одинокой женщины, которую все норовят обидеть.
Я не отреагировал.
– А лестница вниз?
– В сад, куда мы идем.
* * *
– Это работы моего отца.
Она с гордостью указала на громадные бесформенные изделия, назвать скульптурами которые я бы не решился.
– Чувствую себя как на острове Пасхи, – признался я.
– Вы были там?! – обрадовалась Сосулька. И не дав ответить, проверещала: – Это, должно быть, исключительно впечатляюще.
– А это что такое? – я ткнул пальцем в бесформенную скульптуру с огромными грудями.
– Эта работа называется «Женщина». Она олицетворяет сконцентрированное раздумье об эвентуальном предназначении женщины, – начала Сосулька нудным голосом профессионального экскурсовода.
Я разозлился: подобного рода эссе всегда приводили меня в ярость.
– Эвентуальное, говоришь? Что касается меня, то я предпочитаю сначала анальную тектонику, а уже потом сконцентрированное раздумье.
Что такое «тектоника», я не знал и про себя хмыкнул: «Это тебе за «эвентуальное предназначение»».
Сосулька зажмурилась, замотала головой и сокрушенно хрюкнула:
– Какая пошлость!
«Воображение у нее развито хорошо», – отметил я и успокоил:
– Работы твоего отца прекрасны. Но меня интересуют работы твоего французского друга.
– Их немного.
– Тем большую ценность они для меня представляют.
– Вот эти три.
Она показала на скульптуры в самом углу двора, у деревянного павильона. По сравнению с творениями ее отца фигуры Типографа выглядели привлекательнее.
– Какая работа последняя?
– Трудно сказать. Он постоянно что-то доделывал.
– Лом у тебя есть?
Сосулька не поняла.
– Лом, я спрашиваю, есть?
И, не дожидаясь ответа, направился к павильону. Дверь оказалась открытой, я вошел внутрь и быстро отыскал нечто похожее на лом.
