– Что за дело?
– Да тут недалеко, в подвалах бывшего магазина, завелась дрянь какая-то, мы ее Чудом-Юдом прозвали. А мы там часть запасов хранили, неплохо все обустроили – обидно. Выкурить ее не можем, а после того, как несколько человек погибли, остальные зареклись близко подходить. Ну, вот и придется вам попробовать сладить с этой дрянью. Своих людей я больше не хочу туда посылать, а вас – уж звиняй, как есть говорю – не жалко.
– Договорились, – соглашаюсь я. А что мне остается делать?
– Ну и отлично. А таперича давайте-ка отведаем щербы нашей.
– Щербы?
– Ну, как ее там? Ухи, во.
Атаман свешивается через перила и кричит во двор:
– Эй, Зин, хватит холодовничать
[9]
! Ишь, расселась. Давай стол гостям накрывай!
* * *
Казаки еще в прежние времена с почтением относились к земле, которая их кормила, и к Дону, почитая его волшебную силу и уважительно называя Доном Ивановичем. И даже сейчас их кормит то, что вырастает здесь же, в многочисленных теплицах, на огородах, и то, что выловят в заливе в тихих заводях. Как рассказывает мне атаман, пока накрывают на стол в доме, попадается еще годная рыбка, правда ее стало намного меньше. Да и небезопасно нынче рыболовством-то заниматься: уж больно много гадости в водице развелось.
Вскоре нехитрая еда готова: дымится в помятой кастрюльке щерба, в плетеных тарелках – зелень и мелкая картошка, запеченная в мундирах. Тут же немного меда в жестяной пиале – атаман не без гордости сообщает, что у них есть самые настоящие пчелиные ульи. Ну и в довершение – местное вино, которое на вкус значительно лучше того самогона, которым потчевал нас Григорий совсем недавно.
Мы с Даниловым уплетаем за обе щеки всю эту вкуснятину – кажется, прошел уже не один день с тех пор, как мы последний раз ели.
– Расскажи об этом Чуде-Юде, – прошу я атамана.
– Что, уже заранее сдаешься? – ухмыляется тот.
– Просто хочу знать.
– Ну, от меня ты многого не узнаешь, те, кто смогли бы больше рассказать, не вернулись. Говорят, что там что-то вроде огромной змеи со множеством голов. На свет никогда не выходит, сидит в подвалах. Может, там есть подземные ходы, откуда она проникает в эти подвалы, я не знаю. Вот, собственно, и все.
– Н-да, негусто.
– Как есть, – атаман задумчиво покручивает ус. – И последнее: этот змей моих лучших людей на тот свет отправил.
Поглядеть на состязание собирается немаленькая толпа. Здесь и женщины с детьми, и лихие казаки – чубатые, усатые; на их поясах я с удивлением замечаю, помимо обычных ножей или шашек, настоящие кистени и шестоперы. Встречается и огнестрел, но не у каждого.
На небольшой поляне устанавливают деревянные мишени с кругами и разметкой, отсчитывают пятнадцать шагов и прочерчивают линию, из-за которой мы с атаманом будем бросать ножи. Всего три броска, по результатам которых подсчитают количество баллов. Если равенство – то бросать еще по одному до победы.
Народ шумит, веселится, предвкушает зрелище. С непривычки я мажу первым ножом мимо цели, и это почти приговор. Григорий выбивает семерку и хищно улыбается, уже предвкушая победу. Казаки громогласно поддерживают своего атамана, улюлюкают. Но признательности ради стоит сказать, что мне они не свистят, а тоже поддерживают, пусть и значительно тише. Просто свободолюбивый народ любит соревнования и зрелища, которых на нынешнем веку стало сравнительно мало, да и частенько просто не до них.
Второй мой бросок приносит пять баллов, а атаман опять заряжает в семерку. Теперь мне нужно последним ножом обязательно попадать в яблочко, да еще и надеяться, чтобы Григорий получил не больше одного балла. Учитывая, как он уверенно бросает, рассчитывать на такое не приходится.
Атаман подходит ко мне перед заключительным броском и вопрошает:
– Ты чего такой квелый? Так быстро согласился, я уж было думал, что на серьезного соперника нарвался.
– С непривычки, – говорю я. – До этого приходилось в основном топор бросать.
– Смотри, – он показывает, – ты не совсем правильно держишь. Вот так надо. Если ты метаешь лезвием вперед, большой палец направляй вдоль рукояти, а не прячь его. Ну и просто перед броском постой несколько секунд, почувствуй нож, подружись с ним.
Я следую указаниям, концентрируюсь, выдыхаю и выбиваю заветную десятку. Толпа хлопает, атаман показывает большой палец, мол, молодец. Но чуда не случается – Григорий также попадает в десятку. Он подходит ко мне, виновато разводя руками:
– Уговор есть уговор, не обессудь.
Мрачно киваю.
– Я привык держать слово.
* * *
Решаю не откладывать дело в долгий ящик, собираюсь сразу же. Данилов обеспокоенно наблюдает за моими приготовлениями.
– Я пойду с тобой.
– Нет. Я проиграл, мне и выкручиваться! Да так и удобнее будет – не привык я в паре работать.
– Ямаха, опасно же!
– Можно подумать, вдвоем намного безопаснее. Сказал, пойду один.
Разумеется, все мое оружие осталось у степных, поэтому Григорий делится со мной «Грачом» из своих запасов и позволяет выбрать топор и нож поухватистее. Дает мне и маленькую чекушку, наполненную самогоном – для храбрости. Я отказываюсь, но атаман настойчив, и после уговоров я прячу бутылку в нагрудный карман.
Снаружи занимается день, солнце уже высоко и приятно греет, без той прежней жары и духоты. Небольшой ветерок дует со стороны залива, пахнет сыростью и водорослями. Вдоль домов стоят казаки и провожают меня на это нелегкое испытание. Они все сейчас за меня, желают мне удачи, но я читаю в их глазах, что никто не верит в счастливый исход дела. Такое ощущение, что они провожают меня в последний путь.
Григорий шагает рядом, постоянно оправляя на себе рубаху, все время выбивающуюся из шароваров. Ему отчего-то неловко, но он сам вызвался проводить меня. Может, чувствует за собой вину, что подвергает меня такой опасности?
– Особые указания будут? – хмыкаю я, глядя на его треволнения.
– Да какие там! – атаман отмахивается, как от надоевшей мухи. – Ну, разве что постарайся хотя бы прогнать эту тварь, если убить не получится.
– Ага, я ее очень попрошу, вдруг сжалится…
Мы проходим мимо памятника воинам-освободителям – одинокого мужчины в гимнастерке и с шинелью на одном плече. Еще кое-где сохранился низенький заборчик с цепями, которые густо оплели ползучие растения, и еще вполне различима надпись за памятником: «Никто не забыт, ничто не забыто».
Минуем перекресток и заброшенное здание местной начальной школы, и перед нами вырастает продуктовый супермаркет. Григорий останавливается.
– Там? – я указываю рукой на бежево-серое здание.
