Корца начал было открывать шкатулку, но Эрин остановила его.
— Не надо, — остерегла она, вспомнив, какое воздействие Сангвис оказал на Джордана в церкви Гуго. Женщина не хотела, чтобы пение этого священного камня тоже повергло Джордана в транс.
Она указала в сторону открытых врат.
— Цао, отведите нас туда, где нам надлежит быть.
20 марта, 11 часов 44 минуты
по непальскому времени
Долина Цум, Непал
Рун вместе с остальными поспешил прочь из храма и обратно через каменную деревню. Внутренние часы его чувствовали приближение полуденного часа, а струящаяся в крови святость реагировала на прохождение луны по лику солнца. По мере того как тьма наступала, его сила таяла с каждой секундой, точно песок, утекающий через горловину песочных часов.
Впереди, за открытыми воротами, яркость дня потускнела до серых сумерек — тень луны заслоняла солнечный свет от этих гор. Все выбежали наружу и снова оказались в продутой ветрами долине, где зло теперь ощущалось еще сильнее.
Пройдя в низкую дверцу и выпрямившись, Рун посмотрел на небо и увидел, что от солнца остался лишь узкий полумесяц. Его блеск обжигал глаза и леденил душу ясным осознанием: «У нас почти не осталось времени».
Оказавшись под сенью двух деревьев, группа разошлась в разные стороны. Каждому из предреченного трио был назначен в сопровождение один из монахов. Самый высокий из братии быстро повел Руна вдоль основания обледенелых утесов к западному берегу черного озера. Цао взял за руку Эрин, а третий ушел с Джорданом, направившись, соответственно, к южному и восточному берегам.
София и Христиан, сгибающиеся под тяжестью ларца и священных серебряных цепей, начали спускаться прямо вниз, остановившись в тени деревьев у северной оконечности озера.
Двое оставшихся членов отряда следовали за Руном по пятам. Присутствие одного из них не удивило сангвиниста. Львенок топал по снегу позади него, тихо рыча и пригибая голову — он чувствовал зло, исходящее от озера. Эта долина явно так же ранила чувства юного льва, как и чувства Корцы.
А вот то, что с ним отправилась другая спутница, стало для Руна неожиданностью. Элизабет шла рядом с ним широкими шагами, выпрямив спину и неотрывно глядя на озеро. И судя по всему, она испытывала совсем не те чувства, которые одолевали самого Руна и льва. Лицо графини выражало сдерживаемое стремление, как будто она желала выбежать на озеро и прокатиться по его замерзшей черной поверхности.
«Почему ее, судя по всему, не пугает таящееся там зло?»
Элизабет заметила его внимание и прочла на его лице вопрос, но неверно поняла его.
— Я не намерена дать тебе уйти одному, кто-то должен прикрывать тебе спину. Особенно сейчас, когда у тебя нет руки.
Корца ответил ей благодарной улыбкой. Графиня нахмурилась.
— Смотри под ноги, Рун, а то укатишься вместе с камнем.
Он повернул голову. Монах вел их по узкой тропке к высокому путевому знаку, торчащему у берега. Это был постамент из серого гранита, покрытый льдом, высотой по грудь Руну.
Монах почтительным жестом смахнул снег с верхней грани столпа, обнажив вырезанную из камня чашу, точно такую же, как те, что были изображены на мозаике в Венеции. Как и у строений, и статуй в буддийском храме, основание этой каменной чаши без малейшего зазора переходило в верхнюю грань столпа, делая их единым целым.
Корца подумал, что если убрать снег от подножия вехи, то она, в свою очередь, тоже окажется частью горы.
Монах шагнул к Руну, взял у него шкатулку и повернул так, чтобы замок ее был обращен к сангвинисту.
— Камень Неба ждет тебя, — произнес монах, слегка поклонившись. — Ты должен поместить священный самоцвет на предназначенное ему место. В тот же миг, когда это сделают остальные.
Монах кивнул в сторону чаши.
Рун понял.
«Я должен положить Аква в это вместилище».
Протянув руку к шкатулке, он поддел замочек большим пальцем и откинул крышку. Корца почти ожидал увидеть, что в ларце пусто, что в последний миг эти монахи решили предать их. Но внутри на белом шелке лежал великолепный самоцвет. Он сиял синевой, точно ясное небо, — как будто самый идеальный день за все время существования мира был заключен в этом камне, дабы его можно было сохранить навеки.
Вздох благоговения сорвался с уст Руна.
Львенок подошел вплотную, оперся лапами на колено Корцы и задрал морду, так, чтобы тоже видеть камень. Элизабет просто скрестила руки на груди.
Рун аккуратно оттолкнул льва и коснулся пальцами самоцвета, с небывалой горечью ощущая свою недостойность.
«Как может подобная красота быть предназначена мне?»
И все же сангвинист не забыл о своем долге. Он взял камень, чувствуя, как святость самоцвета согревает его ладонь, запястье и распространяется вверх по руке. Когда это тепло достигло груди Руна, он почти ожидал, что его сердце забьется вновь. Но когда этого не произошло, он повернулся лицом к столпу и высеченной на его вершине чаше.
Через озеро Корца видел, что другие уже заняли свои места. Цао склонился к уху Эрин и что-то шептал ей — вероятно, те же указания, которые его собрат передал Руну.
Грейнджер смотрела на Корцу, и хотя она находилась в пятидесяти ярдах от него, он видел страх в чертах ее лица. Он понимал, о чем она тревожится, и тоже повернулся к источнику этой тревоги. Трио должно действовать одновременно, но оставалась последняя задача.
Рун взглянул на Джордана.
Сможет ли кровь этого человека очистить и воссоединить разбитый самоцвет?
11 часов 52 минуты
Джордан коснулся холодным острием кинжала своего запястья.
«Лучше бы это сработало...»
Подняв взгляд, он увидел, что от солнца осталась лишь огненно-алая корона, вырывающаяся по краям темного лунного диска. Блеск ранил глаза, и когда Стоун вновь посмотрел на клинок, прижатый к запястью, то ему пришлось несколько раз моргнуть, чтобы сфокусировать зрение. К этому моменту тень луны уже накрыла долину, сделав снег светло-красным, а лед на озере еще более черным, похожим на окаменевшие капли Люциферовой крови.
«Озеро — словно дыра в ткани этого мира».
Это зрелище леденило кровь Джордана своей неестественностью, неправильностью.
Зная, что нужно делать, он плотно прижал кончик клинка к своему запястью и рванул в сторону резким движением. На коже широкой алой чертой показалась кровь. Стоун вложил нож в ножны и достал половинки зеленого камня, подав одну из них монаху, сопровождавшему его. Второй осколок Джордан оставил у себя и подставил под разрезанное запястье, поймав первую же скатившуюся каплю в полую сердцевину самоцвета.
