Баако склонился над ним, ободряюще улыбаясь.
— Мы перевяжем тебя и по-быстрому доставим в Рим.
— Ты... скверный лжец, — выдавил Джордан.
Они не смогут дотащить его через этот лаз живым с такой дырой в животе. Он сомневался, сумеют ли они донести его даже до устья тоннеля.
Подумав об этом, Стоун вспомнил Эрин и словно наяву увидел ее улыбку, ее смеющиеся карие глаза. Потом пришли другие воспоминания: локон влажных белокурых волос, прилипший к ее щеке, купальный халат распахивается и падает с плеч, обнажая ее теплое тело...
«Я не хочу умирать в этой норе, так далеко от тебя».
Если уж на то пошло, он вообще не хотел умирать.
Он желал, чтобы Эрин сейчас была здесь, взяла его за руку, сказала бы, что все будет в порядке — пусть даже это не так. Он хотел в последний раз увидеть ее, сказать ей, что любит ее, убедить ее в том, что это правда. Он знал, что она боится любви, считая, что та не продлится долго, а растает и утечет прочь, точно снег весной.
«И теперь моя смерть докажет, что это действительно так».
Джордан стиснул твердое запястье Баако.
— Скажи Эрин... я всегда буду любить ее.
Баако продолжал зажимать его рану.
— Ты сам сможешь ей это сказать.
— А моя семья...
Их тоже нужно будет известить. Мать будет вне себя от горя, сестры и братья будут горевать по нему, а племянники и племянницы через несколько лет почти позабудут о нем.
«Надо было почаще звонить маме».
То ослабление эмоций, которое он ощущал в последнее время, распространялось не только на Эрин, но и на родных тоже. Он чувствовал себя отрешенным от них всех.
Джордан стиснул зубы, не желая умирать вот так глупо, ни за что, даже не ради общего блага. Но растекающаяся лужа крови свидетельствовала о том, что его раненому телу нет дела до его будущих планов — жениться, обзавестись детьми, постареть и сидеть в кресле-качалке на веранде, наблюдая, как растет пшеница в поле.
Он повернул голову — София в этот момент как раз проверяла, жив ли еще напавший на них стригой.
«По крайней мере я выгляжу не так хреново, как этот чувак».
Стригой еще не умер, но этого оставалось ждать недолго. Странно, но глаза твари смотрели прямо на Джордана. Потом бескровные губы шевельнулись, словно в попытке что-то сказать.
София склонилась ниже, изогнув одну бровь.
— Что это?
Стригой с хрипом втянул в себя воздух и с хорошо знакомым Джордану акцентом выдавил:— Джордан, mein Freund
[7]
... прости.
София отдернула руку от тела твари. Джордан тоже был потрясен.
«Леопольд!»
Но каким образом?
Стригой содрогнулся и замер недвижно.
София выпрямилась и покачала головой. Тварь была мертва, и никаких объяснений от нее получить уже не удастся. Джордан пытался понять произошедшее, но мир вокруг выцветал по мере того, как кровь уносила из его тела остатки жизни. Он чувствовал, как падает куда-то, как комната с алтарем отдаляется, но он погружался не во тьму, а в невероятное сияние. Джордану хотелось закрыться от него рукой, но оно разгоралось все ярче, обжигая его. Он зажмурился, но это не помогло.
Подобный свет уже обжигал его ранее — в юности, когда в него ударила молния. Джордан пережил этот удар, но молния оставила на его теле свою метку — сложный ветвистый шрам на плече и верхней части груди. Такие странные извилистые узоры именовались «фигурами Лихтенберга», а иногда «грозовыми цветами».
Теперь вдоль этих шрамов бежали линии жидкого огня, заполняя их — и продолжая течь дальше. Горячие волоски тянулись все дальше, прорастали в живот и взрывались там жгучей болью. Огонь ворочался в чреве Джордана, словно живое существо.
Вот так на самом деле ощущается смерть?
Но он не чувствовал, что слабеет. Напротив, у него неожиданно стало прибывать сил.
Стоун сделал глубокий вдох, потом другой.
Комната постепенно снова проявилась перед его взором. Казалось, все осталось, как и было. Он по-прежнему лежал в луже своей стынущей крови, а Баако продолжал зажимать ладонями его рану.
Джордан встретился взглядом с полными тревоги глазами африканца и нажимом пальцев дал понять, чтобы тот убрал руки.
— Кажется, я в порядке.
Более чем в порядке.
Баако сместил ладони и посмотрел на то место, где меч вонзился в тело Джордана. Потом взмахом жестких пальцев стер с кожи сержанта кровь — и с губ сангвиниста сорвался удивленный свист.
София подошла к ним.
— В чем дело?
Баако оглянулся на нее.
— Кровотечение прекратилось. И могу поклясться, что рана закрывается.
София тоже осмотрела Джордана, но на ее лице вместо облегчения появилась тревога.
— Ты должен был умереть, — без обиняков сказала она, указав на разлитую по полу кровь. — Ты получил смертельную рану. Я немало навидалась их за века своей жизни.
Джордан оперся руками о пол и сел.
— Мне и раньше доводилось считаться мертвым. А один раз я действительно умирал... Нет, два раза. Но кто будет за этим следить?
Баако выдохнул.
— Ты исцелился, точно как говорилось в книге.
София процитировала Кровавое Евангелие:
— Воитель же Человеческий так же нерасторжимо связан с ангелами, коим обязан своей бренной жизнью.
Баако похлопал Стоуна по плечу:
— Похоже, эти ангелы по-прежнему присматривают за тобой.
«Или они все еще никак от меня не отстанут».
София снова оглянулась на мертвого стригоя:
— Он знал твое имя.
Джордан, благодарный за то, что она сменила тему, вспомнил последние слова, произнесенные этими мертвыми губами:
«Джордан, mein Freund... прости».—
Этот голос... — сказал сержант. — Честное слово, это был голос брата Леопольда.
— Если ты прав, — промолвила София, — то это чудо может подождать. Мы должны доставить тебя к медикам в наш лагерь.Джордан расстегнул свою рубашку. От раны уже остался лишь клейкий шрам. Стоун был уверен, что через несколько часов исчезнет и эта отметина. И все же он помнил, как меч пронзил его, и это воспоминание заставило его задаться новым вопросом:
— Кто-нибудь из вас когда-либо видел, чтобы стригой двигался так быстро?
Баако посмотрел на Софию, словно считая, что ее опыт больше, чем у него.
— Никогда, — ответила женщина.
