— Рун, прости, но не имеет значения то, каким образом она была обращена, — только то, что теперь она стригой. Подобным созданиям не позволено оставаться в живых. Они должны либо пройти испытание и испить вина — либо быть убитыми.
Рун подумал было о том, чтобы сбежать вместе с нею. Но даже если ему удастся одолеть собравшихся здесь и ускользнуть от них, что будет потом? Влачить проклятое существование, скитаясь по земле и пытаясь удержать Элисабету от проявления ее истинной природы? Обоим лишить себя Господнего милосердия?
— Это следует сделать, и сделать сейчас, — постановила София.
— Подождите. — Джордан вскинул руку. — Быть может, нам сейчас лучше остановиться и обсудить это.
— Согласна, — поддержала его Эрин. — Это чрезвычайные обстоятельства. Вспомните, у нее есть сведения, в которых мы нуждаемся. Вероятно, надо хотя бы попробовать узнать их у нее, прежде чем рисковать тем, что мы снова можем ее потерять?
— Эрин права, — сказал Джордан. — Похоже, графине уплачено по полной. Она получила то, чего требовала, и теперь должна поведать нам то, что знает.
Христиан нахмурился, но было похоже, что он склонен принять их сторону. Увы, София оставалась непреклонна, и на ее стороне были два сангвиниста.
Поддержка пришла оттуда, откуда не ждали.
— Я скажу вам то, что мне известно, — прохрипела Элисабета, повернув голову. Это явно потребовало от нее огромных усилий. — Но только в том случае, если это не будет означать мою смерть.
София выхватила два изогнутых ножа, их лезвия сверкнули в свете свечей.
— Мы не можем оставить стригоя в живых. Закон однозначен. Стригой может выбирать лишь из двух исходов: присоединиться к нашему ордену или быть немедленно преданным смерти.
Рун сильнее сжал Элисабету в объятиях. Он не мог потерять ее дважды за одну ночь. Если понадобится, он будет сражаться.
Вероятно, почувствовав напряжение, достигшее предела, Эрин встала между Руном и остальными.
— Не можем ли мы сделать для нее исключение? Позвольте ей сохранить ее нынешнее состояние. Церковь охотно сотрудничала с ней как со стригоем прежде, когда мы искали Первого Ангела. Тогда за ее помощь ей было позволено вести жизнь стригоя. Разве нынешние обстоятельства так сильно отличаются?
В часовне повисло молчание.
Наконец Бернард разбил тишину горькими словами правды:
— Мы солгали ей тогда. Если бы она осталась стригоем после того, как Первый Ангел обрел цельность, мы убили бы ее.
Эрин задохнулась от возмущения:
— Это правда?
— Я намерен был своими руками оборвать ее проклятую жизнь, — подтвердил кардинал.
Рун уставился на своего наставника, на человека, который ввел его в эту новую жизнь. Он сотни лет питал доверие к Бернарду. И теперь ощущал, как мир уходит у него из-под ног.
Все было иным, нежели казалось прежде. Все были не теми, кем называли себя.
Кроме Элисабеты.
Она никогда не притворялась никем иным, помимо того, кем являлась, — даже когда была чудовищем.
— Значит, все ваши обещания ничего не значат, кардинал, — произнесла Элисабета. — Тогда я не вижу причины соблюдать свое обещание. Я ничего вам не скажу.
— Значит, ты умрешь немедля, — обронил Бернард.
Графиня смотрела на кардинала, на своего извечного врага.
— Тогда спросите меня, — сказала она. — Предложите мне то, что вы, сангвинисты, должны предлагать любому стригою, оказавшемуся у вас в руках.
Никто не произнес ни слова.
Она снова уронила голову, глядя на Корцу сверху вниз, и в ее глазах мерцала грусть — но и решимость тоже.
— Спроси меня, Рун.
— Нет. Тебе нечего ответить.
— О нет, мне есть что ответить, любовь моя. В конце концов, у всех нас есть ответ. — Она протянула дрожащую руку и коснулась его щеки. Призрачная улыбка заиграла на ее бледных губах. — Я готова.
Бернард вмешался:
— Ты обратишься в прах, едва коснувшись этого вина. Сначала скажи нам то, что ты знаешь, и, возможно, Бог помилует тебя.
Она не обратила на него ни малейшего внимания, продолжая взирать на Руна.
Он понял ее решимость и, едва шевеля холодными губами, спросил:
— Готова ли ты, Батори из Эчеда, отречься от своего проклятого существования и принять то, что предлагает тебе Христос: пить лишь Его Кровь, Его освященное вино... отныне и вечно?
Взгляд ее оставался твердым, даже когда слезы Руна упали ей на лицо.
— Я готова.
17 марта, 23 часа 29 минут
по центральноевропейскому времени
Венеция, Италия
Эрин смотрела на огромный центральный свод базилики Святого Марка, запрокинув лицо к золотому сиянию мозаики, подобному свету восходящего солнца. Близилась полночь, но ночная тьма не имела здесь власти.
Немного раньше, в маленькой подземной часовне, озаренной серебристым светом, она смотрела, как остальные уводят графиню куда-то в темные коридоры сангвинистского оплота.
Эрин тревожилась о том, что они могут сделать с Элизабет, но София непреклонно настаивала на том, что это священный ритуал их ордена, и Эрин не может его узреть. Она знала лишь, что Элизабет омоют и облачат в одеяние монахини, прежде чем она сможет приступить к обряду преображения, в который скорее всего входят молитвы, покаяние и причащение освященным вином.
Грейнджер было бы интересно увидеть, как это происходит, но ее не допустили. И не только ее.
Одному из сангвинистов не было позволено пойти вместе с остальными.
По крайней мере пока.
Она обернулась и обнаружила, что Рун расхаживает взад вперед по обширной базилике, переходя из одной тени в другую и колебля пламя свечей своими резкими движениями. Он сжимал в одной руке четки, а губы его непрестанно шевелились, шепча молитвы. Эрин никогда не видела его таким встревоженным.
Джордан, напротив, сидел, развалившись, на скамье поблизости. Его пистолет-пулемет лежал так, чтобы его можно было сразу схватить. Эрин подошла и присела рядом с ним, устроив на той же скамье свой рюкзак.
— Кажется, Рун намерен протоптать в мраморе колею, — заметил Джордан.
— Женщина, которую он любит, может умереть этой ночью, — отозвалась Эрин. — Он имеет право беспокоиться.
Стоун вздохнул.
— Ну, по-моему, он совершенно зря в нее втрескался. Я уже со счета сбился, сколько раз она его накалывала.
— Это не значит, что он хотел бы видеть ее смерть. — Она взяла Джордана за руку и понизила голос, понимая, что Рун скорее всего все равно услышит их, даже через весь неф. — Жаль, что мы ничего не можем сделать.
