Даже здесь их группа, возможно, была в опасности.
Позади Софии закрылась дверь, и темнота окутала всех.
Чиркнула спичка, и Эрин увидела, как впереди загорелась свеча. От этой свечи Христиан зажег другие, и медленно разгорающееся сияние озарило простую каменную часовню.
Грейнджер двинулась туда. Над их головами изгибался беленый кирпичный свод, вокруг белели гладкие оштукатуренные стены. Запах ладана и вина окружил Эрин, обещая покой и защиту.
Центральный неф, по бокам которого стояли ряды грубо сколоченных скамей, вел к покрытому белой тканью алтарю. Алтарь венчало изображение Лазаря, принимающего свое первое причастие из рук Христа. В карих глазах Лазаря сияла уверенность, и Христос улыбался ему.
Христиан подошел к шкафчику возле алтаря и достал белую металлическую коробку с красным крестом на передней стенке. Аптечка первой помощи. Он бросил ее Джордану, в то время как София прошла за алтарь к серебряному табернаклю
[14]
. Она открыла его и достала сосуды с освященным вином — эквивалент аптечки для сангвинистов.
Элизабет уложила недвижное тело Руна на пол перед алтарем. Разорвав на нем остатки куртки и рубашки, она обнажила его руку и грудь. Сотни глубоких ран чернели на бледной коже, но ни одна не была настолько серьезной, как отсеченная рука.
Элизабет осмотрела жгут и посмотрела в глаза Эрин.
— Вы все правильно сделали, — произнесла графиня. — Спасибо.
Эрин услышала в голосе женщины неподдельную благодарность. Батори все-таки питала теплые чувства к Руну, как бы ни пыталась отрицать это.
Эрин кивнула и прижала кулак к губам, чтобы подавить кашель. Джордан подошел к ней и помог сесть на скамью. Она поставила рядом с собой рюкзак, сержант открыл аптечку, порылся в ней, достал пару маленьких бутылочек с водой и передал одну Грейнджер. Женщина сделала долгий глоток, а Джордан намочил водой из второй бутылки салфетку. Он стер с лица Эрин сажу и грязь, потом аккуратно провел ладонями по ее телу, ища, нет ли серьезных ран. Его прикосновение разбудило в женщине чувства, совершенно неуместные в часовне, полной священнослужителей. Она обнаружила, что смотрит Джордану прямо в глаза. Он ответил ей таким же взглядом, потом наклонился и подарил ей долгий, неспешный поцелуй.
Она всей душой хотела верить, что это было проявлением страсти, но не могла прогнать чувство, будто этим поцелуем он прощается с нею. Когда Джордан наконец оторвался от ее губ, на лбу его пролегли едва заметные морщинки. Он стер слезы со щек Эрин, явно не понимая, чем они вызваны, и прошептал:
— Ты в порядке?
Она сглотнула, кивнула и вытерла глаза.
— Просто слишком много...
Эрин попыталась сделать глубокий вдох, но резкая боль в груди остановила ее. Должно быть, у нее треснуло ребро.
Однако ее раны были мелочью по сравнению с тем, что досталось Руну.
Сангвинисты преклонили колени вокруг его тела.
Но пытались ли они лечить его... или тоже прощались с ним?
20 часов 04 минуты
Элизабет пыталась влить вино в рот Руну, но пальцы ее дрожали от тревоги и усталости, вино проливалось на щеку Корцы.
Христиан протянул руку и коснулся ее пальцев.
— Позвольте мне, — прошептал он, вынимая серебряную фляжку из ее обожженных рук.
Элизабет выпустила фляжку и потерла ладони и свои колени, стараясь стереть святость вина и жгучее прикосновение серебра. Она испуганно смотрела на израненное тело Руна. Его раздели почти донага, оставив чуть больше, чем та набедренная повязка, в которую был одет Христос на распятии над алтарем. Но даже Христос не страдал так жестоко. Элизабет читала карту боли Руна по сотням порезов и рваных ран. Взгляд ее остановился на обрубке руки. Она была отсечена почти ровно посередине между плечом и локтем. На глаза графини навернулись слезы, затуманив взор, как будто пытаясь избавить ее от этого ужасного зрелища.
Она сердито стерла их.
«Я буду свидетелем... ради тебя, Рун».
Христиан продолжал вливать вино между бескровных губ Корцы, а София провела смоченной все тем же освященным вином салфеткой по ранам лежащего, очищая их, прижигая их этой святостью. От каждого прикосновения плоть Руна содрогалась от боли, даже в бессознательном состоянии он чувствовал ее.
Элизабет взяла его за руку, желая забрать у него эту боль... которая свидетельствовала хотя бы о том, что Рун все еще жив, что где-то в глубине его израненного тела еще тлеет жизнь.
«Вернись ко мне...»
София взяла флягу с вином и полила им на рваный обрубок руки Руна. Тело сангвиниста выгнулось дугой, едва ли не взлетая над каменным полом, изо рта вырвался крик.
Уцелевшей рукой он стиснул пальцы Элизабет. Пальцы ее хрустнули, но она готова была принять эту боль, если это поможет ему хотя бы чуть-чуть.
Наконец его тело вновь осело на пол.
София сидела, поджав ноги, ее лицо выражало лишь тревогу.
— Это вино поможет ему поправиться? — спросила Элизабет.
— Ему нужен отдых, — ответила София, но это прозвучало так, словно она пытается убедить себя.
— Ему нужно выпить крови, — заявила графиня, и в голосе ее прозвучала нотка ярости. — Вы все знаете это, но ничего не делаете, только мучаете его.
— Он не должен этого делать, — возразила София. — Если он совершит грех в этой часовне, это лишит его силы святости, которую дарует эта земля. Подобное действие убьет его куда быстрее.
Элизабет не знала, верить ей или нет. Она подумывала о том, чтобы забрать его тело и бежать прочь из этого места.
Но святая земля ослабила ее, а двое сангвинистов вдоволь напились вина, обретая дополнительные силы от Крови Христовой.
«И что я буду делать наедине с телом Руна на этих пустых улицах?»
Если он обречен умереть, пусть это произойдет в том месте, которое он любит.
И рядом с теми, кто любит его.
Она сжала его руку.
Позади нее раздался еще один голос.
— Элизабет права, — сказала Эрин. — Руну нужна кровь, чтобы выжить.
Христиан печально посмотрел на нее.
— София сказала правду. Он не должен пить кровь, этот грех...
— Кто сказал, что он должен ее пить? — фыркнула Эрин, опускаясь на колени между ними; в руках она держала кинжал. — Что, если я омою его раны своей кровью? Я возьму этот грех — если это грех — на себя.
Христиан с надеждой посмотрел на Софию.
— Нет, — возразила монахиня твердым голосом. — Кровавый грех есть кровавый грех.
