Она испугалась:
– Что?!
– Температура, и горло болит, но это ерунда! – хрипло рассмеялся Андрей.
– Это мороженое! – расстроилась Маша. – Конечно, мороженое в декабре – прямой путь к ангине!
– Нет, мороженое – это замечательно! И Москва замечательная! И вообще, я, кажется, болен другой болезнью. Маша, я очень хочу тебя увидеть!
«А вот так мы не договаривались!» – вздохнула Маша и решительно сказала:
– Андрей, не надо мне звонить, мы больше никогда не увидимся. Ты, пожалуйста, лечись, пей горячий чай с малиной. И… не ешь зимой мороженого. Прощай!
Она отключила телефон. Инна, конечно, права – и надо прекратить эту историю. «Нельзя! – сказала она себе, как отрезала. – Если мы встретимся еще раз, я просто не смогу с ним расстаться». А чтобы не было соблазнов – на следующий день Маша сменила телефонный номер, и это значило, что она отсекла единственную нить, связывавшую ее с Андреем. Теперь он не сможет ее найти.
Маша замолчала, подошла к окну. Новогодняя ночь стихла, смолкли залпы салютов и смех, и даже, кажется, снег подустал – падал уже не крупными хлопьями, а скромными, еле различимыми крупинками. Близилось утро.
– Значит, вы встретились с этим парнем тридцать первого декабря?! – спросил Данила.
– Да, – кивнула Маша, – знаешь, думая про тот новогодний вечер, я вспоминаю строки Тарковского: «Когда судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке»… Ах, Данька, мы гуляли по снежному городу, и киллер-судьба бежала за нами по площадям, переулкам, не оставляя никаких шансов на спасение.
– И что было дальше, Маруся?
Маша вздохнула:
– Дальше была жизнь.
– Дальше была жизнь, – Данила улыбнулся, – понятно. Захочешь, потом расскажешь…
Утро нового года было тихим, каким бывает только утро первого января, когда все отсыпаются после бессонной ночи. Данила давно уехал, а Маше не спалось. В этот час тишины она достала из тайного ящика стола папку, в которой хранила письма и фотографии Андрея; перелистать фотографии и годы, продраться через снежную завесу январей (сколько их было!) и оказаться рядом с любимым.
Глава 6
Алиса с детства любила бабушкину квартиру в старом доме, рядом с Мариинским театром, из окон которой был слышен звон колоколов чудесного Никольского собора (в нем Алису когда-то крестили). В бабушкиной квартире у нее была своя комната, где все осталось так, как во времена ее детства: шкаф с ее детскими платьями (к которому она, смеясь, обращалась не иначе как «многоуважаемый шкаф»), фотографии мамы и бабушки на стенах, куклы и мягкие игрушки, сшитые ею вместе с матерью (они с мамой придумали свой секрет – чтобы игрушка «ожила», надо зашить внутрь бусину – игрушечное сердце). Именно бабушкину квартиру Алиса часто вспоминала в Лондоне, где у нее не было дома как такового (сначала она занимала комнату в колледже, потом снимала квартиру); от мыслей, что где-то там, далеко, в России, рядом с Никольским собором и тихим Крюковым каналом есть дом, в котором светятся окна и где ее любимая Пална, по своему обыкновению, читает или готовится к новой роли, Алисе становилось легче. Она поддерживала с Палной связь постоянно, тратила на телефонные переговоры немыслимые деньги. Алиса хотела знать, как здоровье Палны, как у нее дела в театре, да и просто слышать родной голос. При этом Алиса с детства знала, что ее бабушка не обычная бабушка, как у других детей, а Федра, Раневская, леди Макбет – иными словами, народная артистка России Александра Павловна Смолина.
Алиса любила при случае кому-нибудь сказать, что ее детство прошло в Греции, и спустя хорошо выдержанную паузу, добавить: «Древней Греции!» В каком-то смысле так оно и было – большая часть ее детства прошла за кулисами театра, где ее бабушка играла главные роли в греческих трагедиях. Однажды Александра Павловна рассказала внучке, что в Древней Греции театральное действо начиналось рано утром, длилось целый день и прекращалось вечером, так что финал приходился на закат солнца; красиво и символично – представление заканчивалось, и солнце садилось. И в сознании Алисы эти понятия соединились навсегда: театр – солнце – жизнь.
Александра Павловна жила театром, и Алиса вместе с бабушкой проводила там дни напролет. Она обожала эту магическую театральную атмосферу, когда из ничего вдруг рождается целый мир, герои оживают, любят, страдают, проживают жизни. Стоя за кулисами, девочка едва не плакала, глядя на свою любимую Палну: о, какая это была Раневская! Тонкая, изломанная, отчаявшаяся, нежная, страстная!
Именно бабушка научила Алису читать стихи и привила ей любовь к поэзии. Александра Павловна общалась с девочкой на равных, не делая скидку на возраст. Сетуя на то, что в нынешние времена все стремительно упрощается («мы знаем все больше и больше о все меньшем» – любимая присказка Палны), бабушка без устали нагружала внучку культурным бэкграундом: правильные книги, классическая музыка, музеи, выставки. Подведя внучку к картине Ван Гога, Пална читала девочке стихи, в которых «художник нам изобразил глубокий обморок сирени…», рассказывала, что в «Арльских дамах» он использовал идею цвета, как памяти, читала ей «Заблудившийся трамвай» Гумилева у дома поэта, и девочка едва не плакала от переполнявших ее чувств. Бабушка устраивала для внучки экскурсию по петербургским адресам, связанным с Серебряным веком, во время которой оживали умершие поэты и звучали великие стихи. Пална часто говорила внучке, что с высоты прожитых лет жизнь представляется ей чередой определяющих, судьбоносных встреч с людьми, оказавшими на нее сильное влияние («каждый из них был подобен камню, от которого пошли круги по воде»), и знакомила девочку со своими выдающимися, талантливыми друзьями.
Для Алисы дни, проведенные с бабушкой в Петербурге, были лучшими; в Лондоне она жила этими воспоминаниями и ожиданием следующей поездки в город «скрипящих статуй» и памяти, застывшей в водах рек.
Отец Алисы боялся, чтобы его дочь не пошла по стопам Александры Павловны, и, не приведи, Господи, не подалась в актрисы.
– Пойми, это зависимая профессия, ты будешь, как подорванная, годами ждать звонков и предложений, и к сорока годам станешь шизофреничкой!
Алиса мягко возразила:
– Но бабушка же не стала?!
– А ты спроси ее: считает ли она себя счастливой? – усмехнулся отец. – Как ты знаешь, ее личная жизнь не особенно удалась…
Действительно – личная жизнь великой актрисы не сложилась. Пална трижды была замужем (в первом браке у нее родилась дочь – мать Алисы), но ни с одним мужем она не прожила больше пяти лет. Любовью всей ее жизни был театр, а семьей – Алиса, или как звала внучку Пална на английский манер – Элис.
Сама Алиса считала, что стальной характер, внутреннюю силу и, главное, талант ее бабушки мало кто из мужчин мог выдержать. Палне нужно соответствовать, а кто может соответствовать королеве? Александра Павловна обладала истинно королевским величием, когда она куда-нибудь входила, всем присутствующим хотелось встать. Это был природный аристократизм – в осанке, жестах, самой интонации голоса. Палну отличали безусловный вкус и чувство стиля, которого она придерживалась годами: неизменная красная помада, высокие каблуки, тщательно уложенные волосы, старинные украшения: массивные браслеты, изысканные броши и кольца. Пална утверждала, что красота – это дисциплина (она делала гимнастику каждый день, вне зависимости от самочувствия), железная воля и хорошее воспитание.
