Смысл ее жизни изменился, и она склонилась перед неизбежным. Кейт не находила отдыха, думая о недоступности подлинного «я» Мистраля. Как она могла так бездумно отдаться этому человеку, который ей не принадлежит? Кейт чувствовала, что даже во время самого акта любви Мистраль не отдавался ей полностью, ни разу не признался в том, что она нужна ему, ни разу не сказал, что любит ее. И Кейт гадала, что тому причиной: его врожденная скрытность или ему просто все равно, кто лежит с ним в постели.
— Ты мне нравишься, Кейт, — говорил он, и это самое большее, на что она могла рассчитывать. А ей так хотелось услышать простые и вечные слова «я люблю тебя», но он молчал, и Кейт тоже не произносила их. Но с каждым днем она любила его все больше и больше. Мистраль стал единственным призом, который она жаждала получить. Только рядом с ним ее чувства насыщались, и этому ничего не мешало. Для Кейт не были помехой трудности, которые создавал Мистраль, ей не мешали его столь очевидные недостатки, она не думала о женщинах, с которыми он спал до нее. Все это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме жадной одержимости, подобной пристрастию наркомана или алкоголика, которую не утолить ничем, кроме обладания.
Кейт была очень сильной женщиной, гордой, хитрой и изворотливой, но ее нервы были так натянуты из-за необходимости скрывать свои чувства, что она плакала, лежа рядом с великолепным мужчиной, который крепко спал, не думая о ней. Но, выплакавшись, Кейт лежала без сна, обдумывая сложившуюся ситуацию хладнокровно и серьезно. Дальновидности не смогла бы у нее отнять никакая страсть.
В глубине души Кейт не признавала поражений.
Пошла вторая неделя их пребывания в Провансе, и Мистраль решил съездить в Ним. Там они с Кейт гуляли в парке, потом карабкались вверх по каменным ступеням лестницы, ведущей к развалинам римской сторожевой башни, откуда открывался великолепный вид на медово-золотистый город. Они лежали на траве, испытывая приятную усталость. После долгого молчания Мистраль наконец заговорил:
— Я бы никогда не смог написать этот вид. Я не стал бы даже пытаться. Он настолько полный, в нем столько простора, здесь есть ответы на все вопросы, и он не нуждается в человеке.
— Ты не увидел в Провансе ничего такого, что тебе захотелось бы написать? — осторожно поинтересовалась Кейт. Жюльен впервые заговорил о живописи с того дня, как они выехали из Парижа.
— Нет, — ответил он.
Но Мистраль не сказал ей, что это испугало его. Никогда раньше он не испытывал такого ощущения пустоты, у него пропали желание и потребность рисовать. Вот молодая пара на скамье, их руки почти соприкасаются. Им нет дела до этого вида. Вероятно, молодые люди здесь выросли, матери водили их сюда играть. Но сейчас они осознали, что самой большой загадкой является другое человеческое существо. Раньше он бы писал эти едва соприкасающиеся руки, сделал бы десяток, сотню набросков и так бы и не сумел выразить свое ощущение от этих четырех рук, которые не осмеливаются коснуться друг друга. «Но я не хочу писать эти руки, — думал Мистраль. — Мне не для чего их писать. А раз я больше не художник, то почему я все еще жив?»
— Полагаю, — осмелилась высказать свое мнение Кейт, — этот вид писали множество раз. Здесь все такое… живописное… Наверное, поэтому тебе неинтересно.
— Что-то в этом роде, да, — коротко отозвался Мистраль. «Когда я был здесь в прошлый раз, — думал он, — я бы ни за что не вышел на прогулку без альбома для набросков. Я бы сгорал от возбуждения. И мне было бы плевать, что и кто писал до меня. Прованс звал меня, манил, мне казалось, что никто до меня не изображал его на холсте. Я остановился только тогда, когда почувствовал, что схожу с ума, как Ван Гог. «Живописное», твою мать. Тебе не понять этого, Кейт, а я не умею тебе объяснить. Но сойдет и такое объяснение, как и любое другое, факт остается фактом. Я потерял желание писать, и даже Прованс не сумел вернуть мне его».
— Вставай, Кейт, — коротко сказал он, поднимаясь, — трава еще влажная.
В течение следующей недели Мистраль все чаще ездил в Фелис, деревушку на северном склоне горы Люберон. Его тянула туда игра в шары, ставшая для него настоящей страстью.
В единственном кафе городка в полдень и вечером собирались все местные мужчины, которые могли ходить, чтобы выпить рюмочку-другую пастиса. Так как наступила осень, к ним присоединились и фермеры, проводившие в кафе большую часть свободного времени в этот период года, когда урожай был уже собран, а сезон охоты еще не начался. Промочив горло, мужчины выходили на плоскую площадку в тени деревьев позади кафе и начинали бесконечную игру в шары, чем-то напоминающую боулинг, только на юге Франции ее правила настолько сложны, что занимают три страницы убористым типографским шрифтом.
Один из фермеров, молодой человек по имени Жозеф Бернар, оглядел Мистраля с ног до головы, когда они с Кейт второй раз появились в кафе.
— Ты играешь в шары? — спросил он.
— Я всего лишь турист, — словно извиняясь, ответил Мистраль.
— Не имеет значения. Хочешь попробовать?
Мистраль справился. У него была отлично развита координация движений, и, хотя он ни разу в жизни не держал в руках стальные «ядра», ему все же удалось выбить шар соперника с позиции, близкой к цели. Жозеф Бернар получил море удовольствия и пригласил Мистраля принимать участие в игре всякий раз, как тот окажется по соседству.
Мистраль возвращался не один раз, увлеченный перипетиями игры, куда в обязательном порядке входили бесконечные споры, оскорбления, насмешки и подкалывания. Это, не считая бросков шара, в которых не прочь отличиться любой мужчина.
Кейт наблюдала со стороны, удивленная способностью Мистраля отдаваться игре, которую она сама находила предельно скучной. Но пока он играл, она могла исподтишка рассматривать его. Как быстро он стал своим среди игроков. Он с такой же легкостью бросал шары, спорил с таким же пылом, так же громко смеялся, играл, забывая о времени, и с каждым днем его мастерство росло.
— Ты уверен, что ты не из этих мест? — спросил Жозеф Бернар своего нового друга. — Прованс у тебя в крови и в твоем имени. Мистралем в Провансе называют «главный ветер». У меня есть родня по фамилии Мистраль, они живут на южном склоне горы. Может быть, мы родственники с тобой?
— Все возможно, только я не могу этого доказать. Я не знаю, где родились мои дедушки и бабушки. Они уже умерли. А когда были живы, я их не слушал и ни о чем таком не спрашивал. Мне было неинтересно.
— Обычно, когда чужаки пробуют играть в шары, они выглядят дураками. Это только со стороны все кажется простым. Если бы ты еще попрактиковался несколько недель, я бы взял тебя в мою команду. В последнюю субботу ноября у нас проходит турнир.
Мистраль обнял молодого фермера за плечи и заказал выпивку на всех присутствующих в кафе. Он понимал, насколько такой жест важен для человека, который обсуждает турнир по игре в шары как самое главное событие года.
— Мне бы тоже хотелось этого, Жозеф, но я должен работать, чтобы жить.
