Надин нашла для себя занятие, выгодно подчеркивавшее ее совершенство. Она работала с Жаном Франсуа Альбеном, единственным из французских кутюрье, кто мог похвалиться такой же международной известностью, как и Ив Сен-Лоран. Обязанности Надин были расплывчаты. Она не занималась рекламой, потому что переговоры с прессой по всему миру вела Лили де Мар, прошедшая стажировку у Диора. Дизайн одежды или ее продажа также оставались вне ее компетенции, как и все остальные стороны жизни Дома моды Альбена. Надин занимала должность лучшего друга Жана Франсуа Альбена.
Она стала единственным существом в мире, без которого кутюрье не мог работать. Надин служила буфером между ним и всем миром, который представлялся Альбену полным врагов или, в лучшем случае, людей, не умеющих чувствовать. Кутюрье верил, что только Надин никогда ему не солжет. Он не сомневался, что лишь она не ищет никакой выгоды от общения с ним. Что может получить дочь Жюльена Мистраля от дружбы с любым дизайнером одежды, даже самым знаменитым?
Для Альбена Надин Дальма стала той идеальной женщиной, для которой он создавал свои модели. Он наделял ее почти мистической силой, позволяющей ей успокаивать, вдохновлять его и вдыхать в него новую жизнь. В момент кризиса он больше всего нуждался в Надин. Анри Гро, партнер Альбена по Дому моды, получавший огромные прибыли от продажи трех наименований духов и нескольких лицензий на пошив одежды, с радостью платил Надин неплохие деньги за ее преданность Альбену, хотя ее роль могла показаться весьма расплывчатой. Такой уязвимый творец, как Жан Франсуа Альбен, должен был во что бы то ни стало получать все, что ему требовалось, дабы он мог по-прежнему создавать по две коллекции в год.
Когда Надин рассказывала родителям и Фов о своей работе за ужином, ее высокомерная, горделивая манера говорить не изменила ей, потому что это была не маска, не поза, а суть ее натуры. Она на самом деле гордилась своей жизнью. Она говорила как всегда спокойно, уверенно, чуть тише, чем было принято, так что людям поневоле приходилось прислушиваться к ней, прекращая все другие разговоры.
— Видишь ли, отец, Жан Франсуа пережил кризис. Новая коллекция была уже полностью закончена, до последней пуговицы, и вдруг в прошлую среду он позвонил мне среди ночи в полном отчаянии. Когда я приехала в ателье, он собирался порезать ножницами все свои творения. Я мягко увела его оттуда, как если бы он был лунатиком, и сказала, что мы поедем в лучшую клинику в Сен-Клу, где он сможет пройти курс лечения сном до понедельника. И я оставалась с ним рядом до той минуты, пока он не заснул. Я все время держала его за руку. Когда я приехала за ним в понедельник, передо мной предстал совершенно новый человек.
— И часто это случается? — спросила Кейт.
— Последние несколько месяцев у него одни неприятности, — объяснила Надин. — Пятеро наших новых манекенщиц ушли работать к Живанши. Летний дом на Сардинии, о котором я тебе говорила, причиняет только хлопоты. Кроме того, Жан Франсуа никак не может найти общий язык с декоратором.
«Вот это да!» — подумала Фов.
— К счастью, — продолжала Надин, — я избавила его от большинства забот. Этот год просто ужасен. В конце концов, Альбен не может не замечать, что стал объектом культа. А ничто не делает человека сталь уязвимым, как всеобщее восхищение. Но что Альбен может сделать? Он обязан выставляться снова и снова, должен рисковать, должен меняться.
— Что же он должен менять? — резко спросил Мистраль, отодвинув тарелку.
— Длину, отец. Жан Франсуа уверен, что мини умерло и пришло время предложить максимальную длину. Но разве эти коровы из публики осмелятся последовать за ним? Смогут ли они подняться до его высоты? Альбен в таком ужасе перед покупательницами и прессой, что я просто не представляю, как он сможет с ними встретиться по окончании показа.
— Тогда зачем он все это делает? — проворчал Мистраль.
— Если кутюрье не выйдет на подиум и не поклонится зрителям, отец, снова поползут слухи. В свете станут говорить, что он покончил с собой, принял слишком большую дозу наркотиков или попал в сумасшедший дом. Этого Жан Франсуа не вынесет.
— И сколько же лет Жану Франсуа? — поинтересовался Мистраль.
— Никто точно этого не знает, даже я, но мне кажется, около сорока.
— Этот тип ведет себя как ребенок. А когда живешь в мире детей, то поневоле опускаешься до их уровня, — раздраженно заметил Мистраль.
— Хватит разговоров о Жане Франсуа, — вмешалась Кейт, торопясь спасти беседу. Ей слишком хорошо было известно мнение мужа о высокой моде, и она представляла, какой ледяной станет Надин, как только услышит критику в адрес Жана Франсуа. — Надин, почему бы тебе не спросить у Фов, как та проводит лето? Девочка совершила удивительные открытия.
Надин посмотрела на мать и поняла по выражению ее глаз, что так и следует поступить. Для общения им не требовались слова. Она едва заметно пожала плечами и повернулась к Фов:
— Ты сегодня удивительно молчалива, Фов. Я слышала кое-что о тебе и очень симпатичном молодом архитекторе. Неужели малышка Фов наконец снизошла до того, чтобы признать существование мужского пола? Ну и как первая любовь?
Надин говорила с таким холодным любопытством, что Фов вздрогнула. Она инстинктивно попыталась найти путь к отступлению, потому что знала: Надин примется играть с ней, как огромная кошка с беззащитной мышью, пока не удовлетворит свой интерес.
— Мужской пол оказался весьма полезным. Не представляю, как я раньше проводила здесь лето, имея в своем распоряжении только велосипед. У этого парня своя машина, и мне удалось убедить его повозить меня по окрестностям. Я сумела увидеть за шесть недель больше, чем за прошлые восемь лет.
— Так у тебя к нему чисто туристический интерес? И ты ждешь, чтобы я тебе поверила, Фов?
— Хочешь верь, хочешь нет. Но я изучаю историю евреев в Провансе.
— Господи, как это странно! Мне казалось, они все в Париже!
— Так думают многие. — Фов едва не рассмеялась, радуясь, что ее маневр имел успех. Надин даже не спросила фамилию Эрика. — Евреи поселились здесь примерно две тысячи лет назад.
— Две тысячи лет? Ты уверена в этом, Фов? — В зеленых, как малахит, глазах Надин зажглось изумление.
— Абсолютно уверена.
Фов отложила вилку, радуясь возможности поделиться тем, что она узнала из книги Армана Моссе.
Девушка сыпала именами, датами, фактами, говорила о папах Александре VI и Юлии II как о своих друзьях, потому что и у того, и у другого личными лекарями были евреи. С искренней ненавистью она рассказывала о папе Юлии III, который приказал сжечь Талмуд.
Она была настолько поглощена темой разговора, что не заметила, какими взглядами обменялись Кейт и Надин, когда она возмущалась тем, что пятьсот лет до Французской революции евреи были обязаны носить заметный желтый лоскут на своей одежде. Мистраль бесстрастно слушал, как она описывала ужасы старых гетто, которые запирали на ночь. Многие поколения евреев влачили там жалкое существование в тесных каморках, когда все остальные могли свободно селиться в плодородной долине Воклюза. Правила, жестокие и строгие, регулировали все аспекты жизни евреев. Никто не прерывал горячий монолог Фов. Она совершенно забыла о времени, когда Надин, покончив с сыром, безразлично поинтересовалась:
