Калькулятор, значит, поскрипывал, мазила Джек стрелял и
стрелял… звуки этих выстрелов Фанни слышала, слышала, слышала… потом вдруг раз
оказалось, что в бистро полная тишина. Нет, конечно, по-прежнему стучали
бильярдные шары, и звенели стаканы, и болтал телевизор, и Мао вызывающе
похохатывала, крутя попкой между столиками, и ругался бездельник Арман,
которого уговаривал сменить кир на порто пидермон Мэтью из страхового агентства
«Кураж», расположенного неподалеку. Ага, значит, уже около шести, если появился
этот старый потаскун, который после работы обходит все окрестные бистро в
надежде подцепить дружка на ночь, а «Le Volontaire» первый в этом ряду, и Мэтью
ходит сюда, как нанятый, хотя Фанни ни разу не видела, чтобы ему повезло с
Арманом или с кем-то другим… Впрочем, Поль-Валери уверял, что когда-то такое
однажды, давным-давно, когда Мэтью еще не красил волосы в рыжий цвет, а носил
свои, натуральные, пегие, такое все же случилось, после чего Мэтью месяц не
показывался ни в «Le Volontaire», ни в других бистро, ни даже на работе, а
лежал в госпитале Святой Анны с ножевым ранением… Потом появился-таки снова, и
Поль-Валери, даром что пидермонов презирал и славился как первый бабник Парижа
– в молодости, конечно, а впрочем, он и в свои шестьдесят семь, прежде, чем его
свалили в гроб инфаркт на пару с инсультом, норовил задрать всякую встречную
юбчонку, – преподнес Мэтью за счет заведения рюмочку его любимого порто…
Телевизор стрекотал суетливым женским голосом, пророча на завтра по всей
Франции хорошую, ну очень хорошую, хотя в некоторых районах плохую, ну очень
плохую погоду; около музыкального автомата кто-то перебирал старые (вечные!)
песенки Джонни Холлидея и Сильви Вартанс (куплет его, куплет ее), словно они
снова были вместе, как тогда, в 60-е, когда эти песенки свели с ума
Поля-Валери, который и заполонил ими свой музыкальный автомат. Две девицы из
ближнего отделения банка «BNP» взахлеб обсуждали над тарталетками с малиной
предстоящую свадьбу какой-то Лии с каким-то Оливье (ну и дурак он, получше не
мог найти, что ли?!) и сетовали, что придется раскошелиться на подарок (да мне
для этой Лии даже евросантима жалко, а ведь не обойтись меньше чем сотней евро…
это чуть не семьсот франков на старые деньги, с ума сойти!). Седой красивый
мсье Валуа, торговец картинами, обвораживал какую-то толстую даму с испуганными
коровьими глазами, которая, судя по всему, в жизни не слышала ни о каком
Фудзите, этюд которого так расхваливал ей Валуа, и никак не могла взять в толк,
почему этот мсье называет великим французским художником какого-то японца, а
может быть, дама испугалась цены, потому что Валуа был известен среди местных
антикваров и маршанов своим умением задирать цены так высоко, что выше просто
некуда. Сильно хлопала дверь из кухни, когда оттуда выглядывали Симон или
Симона (без разницы, оба одинаково надутые), передавая бармену или официантке
заказанные блюда… Посторонний человек сказал бы, что в «Le Volontaire»
оглохнуть можно, так здесь шумно, однако Фанни почудилось, что наступила глухая,
унылая тишина, потому что она больше не слышала выстрелов «Lucky Jack».
Обернулась – и не поверила своим глазам.
Вот это да! Орлиное перо валялось у ног посрамленного вождя,
Джек с законной гордостью сушил в улыбке зубы. Однако победителя около автомата
не было.
Фанни повернулась к стойке – может быть, Роман попивает там
свое законно выигранное пивко?
Однако его не оказалось и там. Она уже приподнялась было,
чтобы окликнуть Сикстина и спросить, выплачивал ли он выигрыш грозе индейцев,
как вдруг перехватила насмешливый взгляд Армана и снова плюхнулась на стул,
потирая шею.
Ну да, ныла шея, ныла, Фанни пришлось это признать. Будь
тебе даже всего лишь двадцать два, а не на тридцать лет больше, заноет она,
если ты просидишь день-деньской, склонившись над этими проклятыми счетами и
отчетами! И глаза заболят, так что придется достать из сумки очки, надеваемые
только в самых критических случаях. Ну почему бланки налоговых деклараций во
Франции печатают таким мелким шрифтом? И, такое впечатление, он с каждым годом
становится все мельче!
А кстати… Почему Арман так странно смотрел на Фанни? Что его
развеселило, интересно знать?
И почему у нее такое странное чувство, будто ей что-то нужно
было спросить у Романа? Что-то бесконечно важное, а она не успела…
Да что там могло быть уж такого важного? Разве ей не
наплевать на этого русского?
Наверное, да. Наплевать. А как же иначе?! И вообще, она его
больше никогда не увидит.
Или увидит?
* * *
Итак, семья покойного Константинова…
Валерий Сергеевич был дважды женат и имел от первого брака
сына. Мать этого сына, бывшая жена Константинова, Галина Ивановна, работала
медицинской сестрой в психиатрической лечебнице на улице Ульянова в Нижнем
Новгороде. Двадцатипятилетний сын Роман был тренером по аэробике и танцам в
спортивном клубе «Латина». С этой семьей Константинов прожил восемнадцать лет,
потом с женой развелся и сошелся с Эммой Петровной Шестаковой,
преподавательницей французского языка на подготовительном факультете
Лингвистического университета.
Против обывательских ожиданий, Эмма Петровна вовсе не
принадлежала к когорте юных красоток, при виде которых общеизвестный бес тычет под
ребро не слишком-то молодого мужчину и вводит его во грех, заставляя бросать
старую жену ради новой. Она была всего на два года младше первой жены
Константинова и на три – его самого. Впрочем, Константинову, видимо, не
хотелось обременять себя новыми формальностями, да и Эмма Петровна не слишком
мечтала о печати в паспорте, поэтому жили они в гражданском браке. Между
прочим, маленькая деталь: раньше Эмма Петровна была дружна с Галиной Ивановной,
и, таким образом, получалось, что она увела мужа у своей подруги. Что
характерно, их отношений это не больно-то испортило, они подолгу болтали по
телефону, а иногда даже ходили вдвоем в театры, или в кино, или на какие-нибудь
вернисажи, которые Эмма Петровна обожала. Кроме того, она была дама спортивная,
за собой очень следила и даже делала попытки заставить Галину бегать по утрам,
записаться в тренажерный зал, ходить на аэробику (сын-то преподаватель, вроде
бы сам бог велел!), на шейпинг или, наконец, на восточные танцы, сейчас такие
модные и для женского здоровья, говорят, очень полезные. Сама Эмма успевала и
там и сям, однако Галина Ивановна не относилась к числу тех несчастных женщин,
духовный возраст которых резко отстает от физического, а потому предпочитала
спокойно, тихо, мирно, естественно увядать, а не носиться в семь утра по Откосу
над Волгой в погоне за неуклонно убегающей молодостью и не хотела трясти
животиком (тем паче что животик у нее был довольно-таки внушительный, не то что
у стройной, подтянутой, тренированной Эммы!), изображая какую-нибудь там перезрелую
красу гарема. Ну что ж, может, оно и верно, потому что блажен, кто смолоду был
молод… А впрочем – каждому свое!
