– Да ну, мало ли? – махнул он рукой. – Сопьется, скурвится,
вымрет из-за дурной еды или от ненависти к собственной стране. У нас круто.
Везде круто, везде воруют, сверху донизу, президенту уже давно никто не верит,
выжить можно только богатым людям, а народ весь скоро уйдет на удобрение. Так
моя мать говорит. Она не хотела, чтобы мы с ней пошли на удобрение, ну вот и
надумала сюда приехать.
– И где же вы живете, если не в общежитии для иммигрантов?
– Мы жилье снимаем. Кстати, недалеко от вашего бистро,
знаете, дом напротив агентства «Кураж», на рю де Прованс, там еще три
антикварные лавки внизу и буланжерия.[3]
– Большая у вас квартира?
– Какая квартира?! – хмыкнул Роман. – Мы комнатку для прислуги
снимаем!
– Что?!
Фанни так и ахнула, представив себе эти комнатушки под
крышей – максимум двенадцать метров, тут же раковина и газовая плита, туалет,
как правило, в коридоре, окно выходит прямо на черепичную крышу, летом
раскаленную от жары, а зимой в этих комнатушках холодно, как в рефрижераторе,
потому что в них нет отопления. Приходящая прислуга Фанни, филиппинка, жила в
такой комнатке и прошлой зимой купила себе большой обогреватель, но жаловалась,
что в основном обогревает улицу, потому что комнатка продувается насквозь. Этой
зимой бедняжка просто не вылезала из простуд, Фанни даже пришлось нанять другую
прислугу. Но филиппинцы и черные где только не ютятся, им как бы сам бог велел.
А уж если белые снимают комнаты для прислуги, то это уж какие-нибудь клошары,
вроде Армана, всякое отребье. Но Роман отнюдь не похож на отребье, в том-то и
дело.
– Комнатку для прислуги?! Но ведь там невозможно жить!
– Невозможно, – покладисто кивнул Роман. – Поэтому я и
шатаюсь целыми днями где попало, только бы дома не сидеть. Брожу по городу…
Красивый город, что и говорить, приятно в нем жить, особенно если есть к кому
прижаться ночью и с кем потрепаться днем.
Фанни снова покосилась на его профиль и снова вынуждена была
откашляться, чтобы изгнать из голоса внезапную хрипотцу:
– Да неужели…
И осеклась. Чуть не спросила: «Да неужели такому
ослепительному красавцу не к кому прижаться ночью?!»
Нет, не надо задавать такого вопроса. А почему? Что в этом
особенного? Но вдруг он скажет: конечно, есть. Скажет: да, у меня есть девушка,
она живет в соседней комнатке для прислуги, и когда мы с ней прижимаемся друг у
другу, нам никакого отопления не нужно.
Ну и ради бога, ну и пусть скажет. Фанни-то что?
А черт его знает…
Но спросила она все же о другом:
– Да неужели ты не работаешь, если целыми днями по городу
бродишь?
Не совсем ловко построенной получилась фраза, ну и ладно,
какая уж получилась.
– Нет, я не работаю, – сухо ответил Роман. – Мать работает.
А я – маменькин сынок, я на ее шее сижу. Она меня сюда притащила, теперь пусть
и ищет выход. Я не больно-то хотел ехать. Наш город помойка, конечно, но я
все-таки на этой помойке родился, я там себя чувствовал как дома. Как-нибудь
приноровился бы жить в куче мусора и питаться отбросами. А мать как с ума
сошла, когда письмо от одной своей подружки получила. Она с мужем и детьми
приехала в Париж как бы в турпоездку, а потом они взяли да и попросили
политического убежища. Что характерно, им как-то удалось доказать, что в России
их угнетали из-за того, что муж наполовину еврей, хотя это полная чухня. Никто
его не угнетал, больно надо! Словом, им удалось получить вид на жительство на
десять лет, потом гражданство дадут. Оба на работу устроились, дети учатся,
какое-то пособие они получают… Повезло, в общем. Ну, мать и ринулась сюда сломя
голову, а я, дурак, потащился за ней… Единственное, что меня извиняет, – это
то, что я был тогда в шоке после смерти отца, плохо соображал.
– Отец умер? – Фанни покачала головой. – Печально.
– Он не просто умер, – хмуро сказал Роман. – Его убили.
Убили и ограбили. Между прочим, именно после этого мы с матерью остались
практически нищими. Ужас! Денег нет, жить не на что…
– Боже ты мой!
Фанни только успевала руками всплескивать. Конечно, она и
раньше слышала, что Россия по-прежнему та же страна медведей и произвола
власти, какой ее описывал любимый Дюма-пэр в романе «Учитель фехтования»,
однако надеялась, что перестройка… и все такое… и нынешний президент производит
впечатление порядочного человека… Видимо, только производит впечатление. Жаль,
что он так мал ростом, Фанни не доверяла маленьким мужчинам.
– Боже ты мой! Почему же вам не помогло государство?!
– Какое государство, вы что? – снисходительно посмотрел на
нее Роман. – У нас в России испокон веков каждый за себя, один бог за всех. Но,
кажется, и он на нас плюнул с высокой башни. Причем уже давным-давно плюнул!
Ладно, ничего, как-нибудь выживем. А может быть, и нет. Я тут от нечего делать
в русскую библиотеку начал похаживать, на рю де Валанс, дом одиннадцать…
Так вот почему он здесь оказался, в этом районе, на этой
станции метро! Хотя нет, глупости. Сейчас уже почти одиннадцать вечера, никакая
библиотека, пусть даже и русская, не может работать до таких пор. Может быть,
задержался у какой-нибудь хорошенькой библиотекарши? Тоже глупости: Фанни
как-то имела случай наблюдать двух, безусловно, привлекательных, но весьма
почтенных и избыточно серьезных дам, работающих в русской библиотеке на рю де
Валанс.
Как бы это повести разговор, чтобы Роман проговорился, что
делал здесь, на станции «Центр Добентон»?
– Я отлично знаю этот дом одиннадцать, – перебила Фанни. –
Там же и моя тетушка живет. Только библиотека на первом этаже, а тетушкина
квартира – на третьем.
– А, так вон вы откуда едете! – кивнул Роман. – Понятно,
тетушку навещали. Несли, так сказать, бремя родственного долга. Я не люблю
стариков, с ними ужасно тяжело. Они нас считают идиотами и молокососами, а сами
считают свой маразм проявлением высшей мудрости. У нас в подъезде живет одна
така-ая гранд-дама… Говорят, обедневшая графиня. Она на нас смотрит, будто на
каких-то насекомых.
– Ну, мое бремя не столь уж тяжелое, – засмеялась Фанни. – С
теткой мне повезло. Ей, правда, недавно исполнилось восемьдесят пять, однако до
маразма ей так же далеко, как отсюда до Луны. Она просто чудо!
