Фанни шла очень быстрым, размашистым шагом, сунув руки в
карманы (признак одинокой женщины, которая не привыкла приноравливаться к чужой
походке и висеть на чьем-то локте), понурив голову. Эмма тоже умела ходить
быстро, поэтому ей не составляло никакого труда держаться почти за спиной Фанни
и быть готовой в любую минуту вслед за ней вскочить в какой-нибудь автобус или
спуститься в метро. Впрочем, Фанни, видимо, решила пройтись. Погруженная в свои
печальные мысли, она не обращала внимания на красный свет светофоров, и если бы
дело происходило не в Париже, где водители автоматически пропускают всякого
пешехода, даже если он идет на красный, а, скажем, в Москве или в Нижнем
Новгороде, уже не раз оказались бы под колесами и она сама, и приклеившаяся к
ней Эмма. Фанни дошла до площади Опера, свернула на улицу Лафайет и на углу
Друо зашла в бистро, которое называлось «Le Volontaire» – волонтер, доброволец.
Эмма последовала за ней, чуть пожав плечами в недоумении: на
их пути попадалось с десяток других бистро, почему женщина так стремилась
именно сюда? Впрочем, она тут же получила ответ, увидев, как почтительно
здороваются с ней бармен и официантка, как ловят ее взгляды посетители. Да она
ведь хозяйка этого бистро! Не здесь ли она подцепила Илларионова? А что такого?
Зашел он, к примеру, выпить кофе или какого-нибудь абсента, чтобы почувствовать
себя насквозь парижанином (ведь, если верить писателям и художникам, особенно
Сомерсету Моэму и Пикассо, все парижане чуть ли не круглыми сутками хлещут
абсент!), обратил внимание на хозяйку. Он ведь явный бабник, Илларионов,
причем, судя по всему, предпочитает дам – не молоденьких девиц, а своих ровесниц
или даже женщин старше себя лет на пять, на десять – эффектных, состоявшихся,
сильных, самую малость стервозных… «У него если не эдипов комплекс, то
определенно комплекс Ореста», – подумала Эмма, которая очень любила античную
литературу и все связанные с нею психологические аллюзии. Она и сама страдала
одним из таких комплексов, название которого тоже восходит к античности, но не
о том сейчас речь…
Эмма села за столик в укромном уголке, около игрального
автомата, который, к счастью, сейчас простаивал без дела, заказала салат,
фирменный эскалоп «Le Volontaire», а на десерт – жасминовый чай и ломтик своего
любимого торта «Опера», напоминавшего ей «Наполеон» в исполнении русских
кулинарок, с этими бесподобно вкусными толстыми сметанными коржами, только с
кофейным, а не заварным кремом и политый сверху шоколадом. На аперитив
попросила принести кисленький кир и, когда поднесла рюмку к губам, вдруг увидела,
что из-за соседнего столика ей приветственно улыбается, подняв такую же рюмочку
с тем же самым, видимо, киром, какой-то молодой человек – потасканный, небрежно
одетый и еще более небрежно причесанный. Очень странно – его облик показался
знакомым Эмме. «Не слишком ли много знакомых лиц для одного дня? Неужели он
тоже нижегородец?!» – насмешливо подумала она, но тотчас сообразила, в чем
дело: парень слегка, весьма отдаленно, но все же походил на Романа. Разрезом
глаз, цветом волос, стройностью, легкостью движений, всем типом… Правда, это
лицо отмечено печатью страдания и порока, у Романа еще не исчезла из глаз
юношеская жадность до всех искушений мира, готовность радоваться и только
радоваться всему, что предлагает жизнь, не замечая никаких ее горестей и печалей…
Ну что ж, вспомнить о своем, с позволения сказать, пасынке
Эмме всегда было приятно, поэтому она сдержанно улыбнулась в ответ на улыбку
парня, покачала в воздухе рюмкой, делая вид, что чокается с ним, и тотчас
забыла о нем, вновь обратив все свое внимание к Фанни.
Глаза хозяйки бистро были по-прежнему печальны, однако лицо
приобрело выражение озабоченное, на губах порою мелькала улыбка. Она то
присаживалась за маленький столик, задвинутый между японской ширмой,
расписанной в стиле Хокусая, а может быть, судя по изысканной тонкости, вернее,
ветхости ткани, даже им самим, и каким-то мраморным сооружением вроде
умывальника, только почему-то уставленного цветочными кашпо, то проходила за
стойку, то исчезала в маленькой дверце, ведущей, видимо, на кухню, и появлялась
оттуда с подносами, помогая официантке, когда та не успевала обслужить всех
посетителей… Эмма ела медленно, тянула время не только потому, что хотела
внимательней присмотреться к Фанни, но и потому, что в этом бистро было
необычайно уютно. Дивная атмосфера смешения современности и старины, причем
красивой старины: все вещи подобраны вроде бы случайно – вернее, никак не
подобраны, – но на всем печать изысканного вкуса. И обворожительна сама
хозяйка, пусть она немолода и возраст ее виден, хоть и смягчен смелой одеждой,
стройностью, ухоженностью, живостью движений, – в Фанни очаровывало то же
смешение времен и стилей, которое ощущалось здесь во всем…
Она была приветлива со всеми посетителями, но печаль уходила
из ее глаз лишь тогда, когда в поле ее зрения появлялись молодые мужчины,
заметила Эмма. Этот интерес был не вызывающе-сексуальным, но и отнюдь не
материнским. Возможно, Фанни даже не отдавала себе отчета в том, что
преображается рядом с юношами. Эмма понимающе вздохнула: она знала этот тип
женщин, она сама отчасти была такой. Потом нахмурилась… какая-то мысль
мелькнула…
– А позвольте уточнить, – раздался над ее ухом вкрадчивый
шепот, – вы флик или лесбиянка?
Вилка выпала из рук Эммы и упала на пол. Звон показался
оглушительным, кое-кто за соседними столиками оглянулся.
– Мао! – послышался насмешливый голос. – Замени вилку этой
даме!
Теперь уж к Эмме повернулись все, даже Фанни, которая как
раз читала какие-то бумаги за своим столиком. Эмму словно кипятком облили,
однако в глазах Фанни было обычное вежливое внимание и больше ничего.
– Одну минуточку, – сказала она, – прошу прощения.
Словно именно она уронила эту несчастную вилку, а не Эмма!
Подскочила официантка, заменила вилку и даже зачем-то нож,
безразлично улыбнулась и скрылась на кухне. Фанни снова принялась просматривать
свои бумаги. Остальные посетители мигом забыли об Эмме, и тогда она, переведя
дух, обернулась наконец к человеку, который так ее напугал.
Вот это да! Тот самый оборванец, слегка похожий на Романа!
– Извините, я не ожидал, что вы так бурно отреагируете, –
нахально сказал он. – Что, горячо, да?
Больше всего на свете Эмме хотелось залепить ему пощечину
или, на худой конец, отправить на три русские буквы. Но тут она внезапно
вспомнила, как они с Романом потешались над названием большущего магазина «BHV»
– говорили, что парижане, идя в этот магазин, идут на три буквы, и ярость ее
тотчас улеглась. Главное – не выдавать этому придурку своего страха!
