– Ни горячо ни холодно, – пожала Эмма плечами с самым
равнодушным видом, какой ей только удалось на себя напустить. – Я не флик и не
лесбиянка. С чего вы вообще это взяли? Вы сумасшедший, да? И у вас в кармане,
конечно, справка из психиатрической лечебницы, в которой сказано, что вы
неадекватны и не можете отвечать за поступки, совершенные вами в момент
обострения вашей шизофрении?
О, такие моменты обострения шизофрении и спасительные
справки – это было для нее одно время жизненно остро, очень остро! Хотя может
статься, что такие справки – чисто российские реалии, во Франции их не выдают.
Тогда Эмма напрасно о них ляпнула – выдала себя, совершенно как радистка Кэт,
которая, рожая, кричала по-русски: «Мама!»
Да ну, глупости, откуда знать о российских реалиях этому
бомжеватому придурку? И вообще, он не Борман, не Мюллер, не… Кто там еще был, в
том чудном фильме? Его еще Табаков играл… Шелленберг, вот кто! Нет, он не
Шелленберг, а она не радистка Кэт. И слава богу. И теперь нужно отвернуться от
него с видом самым что ни есть презрительным. Он поймет, что его шуточки здесь
неуместны, и отвалит.
– А что, шизикам выдают такие справки? – с величайшим
интересом спросил бомжеватый придурок и уселся рядом с Эммой, явно не собираясь
отваливать.
Мало того! Из-под того стола, за которым он сидел раньше,
выбралась большая белая собака и улеглась рядом с ним, положив голову на его
потертую кроссовку. Ну, это уж просто какая-то сказка «Зайкина избушка»
получалась – про то, как лисичка попросилась к зайке пожить, да скоро его из
дому и выжила!
Собака наглого придурка внимательно смотрела на Эмму.
Вообще-то Эмма любила собак, а псина, большая и лохматая, была симпатичная, но
почему-то под ее взглядом ей стало не по себе.
– Вы извините! – сказал в это время придурок с
обезоруживающей улыбкой, снова напомнившей Эмме Романа. – Я почему решил, что
вы флик… Потому что вы переодеты. Типа замаскированы. У вас на голове этот
красненький паричок, хотя лицо у вас – женщины совершенно другого стиля. К
вашим глазам и коже подходят волосы либо светлые, либо темно-русые. И одежда
эта дурацкая совершенно не ваша, манеры у вас не для такой жуткой робы.
Сегодня Эмма была в черных кожаных брюках, аналогичном
пиджаке (качество выделки кожи – поганое, одежда при каждом движении ехидно
поскрипывала) и черной водолазке. Волосы, по контрасту, морковного цвета. Такая
же помада и вообще – макияж соответствующий.
Ну надо же! А Эмма думала, что каждая новая одежда невольно
подчиняет и выправляет стиль ее поведения… Значит, маскировка неудачна. Или
просто этот тип такой проницательный?
– Я не флик, – повторила она, решив не показывать своего
раздражения, и, воткнув принесенную официанткой чистую вилку в эскалоп,
отрезала чистым же ножом кусочек. – Отличное мясо! Вы пробовали этот эскалоп?
– Я не ем мяса, – небрежно сказал бомжеватый нахал. – Я
вегетарианец.
Эмма смутилась. Она всегда стеснялась своего аппетита, но от
вкусной еды и изобилия сладкого она не в силах была отказаться. Ей приходилось
прилагать массу усилий, чтобы не толстеть и после таких перееданий устраивать
разгрузочные дни. Однако не станешь же это объяснять всем и каждому!
– Кроме того, – беспощадно сказал приставала-придурок, –
название этого блюда непременно наводило бы меня на мысль, будто я ем какого-то
несчастного, который добровольно согласился, чтобы его мясо было использовано
для приготовления вкусненьких экскалопов. Но это еще что! Вот тут неподалеку
есть бистро «Le Viking»… Говорят, они были ужасно волосатые, эти викинги, и
никогда не мылись…
Эмма чуть не подавилась. Придурок! Вот придурок!
– Извините, – усмехнулся ее мучитель. – Я порчу вам аппетит?
Вы только скажите – и я оставлю вас в покое. Ну, говорите: пошел вон! Если
стесняетесь быть грубой, можете выразить свою мысль по-английски или
по-немецки, я пойму. Или по-латыни: Vade retto! Изыди!
А вот сказать бы ему сейчас на чистом русском: «Мотай
отсюда!»…
Эмма чуть не поступила именно так, да спохватилась. Судя по
фамильярности, с которой этот придурок окликнул официантку, он в «Le
Volontaire» завсегдатай. И он болтлив. Если эту болтливость направить в нужное
русло, можно кое-что разузнать о Фанни.
– Да ладно, сидите, – великодушно махнула она рукой и,
отодвинув тарелку с недоеденным эскалопом (теперь ни кусочка в рот не возьмешь,
будешь непрестанно думать о несчастном le volontaire, который пожертвовал собой
ради разнообразия здешнего меню!), принялась за бесподобный торт «Опера»,
запивая его остывшим жасминовым чаем. – Я не флик, честное слово! Да и на
лесбиянку вроде не похожа. С чего вы взяли?
– Между прочим, меня зовут Арман, – отрекомендовался он и
попросил официантку Мао принести ему еще рюмочку кира.
– Очень приятно, – ответила Эмма, впрочем, не называясь. Ни
к чему такая короткость. Обойдется!
– Итак, почему я принял вас за флика или лесбиянку? По одной
и той же причине. Вы так таращились на Фанни, словно решили рассмотреть, какого
цвета у нее нижнее белье или не подложены ли в ее лифчик вместо поролоновых
фолсиз пакетики с героином. Но кто бы вы ни были, советую вам успокоиться.
Фанни чрезвычайно законопослушна, платит все налоги, ни в какой криминал в
жизни не ввяжется, а прелести однополой любви ее не интересуют.
– Да? – усмехнулась Эмма, которая в этом, честно говоря, и
не сомневалась. Даже мысль такая ей в голову прийти не могла! С женщиной?!
Бр-р! Зачем ей женщины, когда на свете столько красивых мужчин? – Ну, какая
жалость… То есть у меня никаких шансов?
– Никаких! – решительно мотнул головой Арман. – Тем паче в
таком наряде, в образе женщины-вамп. Эту публику Фанни ненавидит, потому что
одна такая вамп, кстати, бывшая ее подруга, увела у нее любовника. Очень
богатого русского! Там была такая любовь, но появилась Катрин…
– Ага, так ее зовут Катрин, эту блондинку! – кивнула Эмма.
– А откуда вы знаете, что она блондинка? – вскинул брови
Арман, и Эмма чуть не брякнула: «Я ее только что видела в музее д’Орсе!», но
вовремя прикусила язычок.
– Да я просто так сказала, – вывернулась она. – Ваша
Фанни-то брюнетка, значит, любовник мог променять ее только на какую-нибудь
крошку-блондинку.
