Piensa que tal vez
Maсana yo ya estarй
Lejos, muy lejos de ti, —
звенели гитары.
Эмма резко вздохнула, но не сделала ни единой попытки
вырваться, когда Арман подошел к ней и обнял. Его губы скользнули по ее шее,
его руки потянули с плеч куртку, потом забрались под свитерок. Он медленно
раздевал Эмму, а музыка звучала и звучала, и Арман напевал своим приглушенным,
мучительным голосом:
Я хочу, чтобы ты была рядом,
Я хочу отражаться в твоих глазах,
Я хочу, чтобы ты была рядом,
Ведь завтра, быть может,
Я буду уже далеко,
Так далеко от тебя!
Сам он не стал раздеваться, только джинсы расстегнул. Пока
Арман двигался, и задыхался, и стонал, и молил ее, и проклинал, Эмма лежала
неподвижно, вдыхая запах табака и какого-то горьковатого парфюма, исходивший от
его свитера, слушая музыку, широко раскрытыми глазами глядя на смеющееся,
счастливое женское лицо на фотографиях, украшавших стену.
Bésame, bésame mucho…
Целуй, целуй меня крепче,
Словно этот вечер – наш последний вечер.
Целуй, целуй меня крепче,
Я так боюсь потерять тебя,
Так боюсь, что не будет больше встречи —
Не будет никогда!
Лицо этой женщины… блеск сжигавшей ее страсти… ее улыбка…
Что в ней? Любовь? Ложь? Солнце? Туман? Губы этой женщины припухли от поцелуев,
волосы разметал не ветер – их разметала рука ее любовника. Да вот она, эта
загорелая рука с тяжелым металлическим браслетом часов на тонком запястье, вот
она обхватила женщину за плечи… Это все, что осталось от него на фотографиях, и
не понять, кто он, где он, что с ним… с кем он теперь и с кем она?
Вдруг у Эммы перехватило дыхание. Тело Армана стало
невыносимо горячим, он обжигал ее и снаружи, и изнутри.
«Нет, нет, это насилие, я подчинилась насилию, шантажу, я не
должна, я не могу!» – пыталась твердить она себе, но подчинялась уже не шантажу
и не насилию, подчинялась наслаждению, которое накатывало на нее медленно, ритмично,
неуклонно, волна за волной, волна за волной… Цунами!
Счастливое лицо с фотографий поплыло перед ее глазами. Слезы
размыли его. Эмма сотряслась в рыданиях или в приступах оргазма – она не могла
понять.
Bésame, bésame mucho,
Como si fuera esta noche la última vez.
Bésame mucho,
Que tengo miedo perderte,
Perderte después.
– Ничего, это катарсис – очищение огнем, очищение
потрясением, – сказал Арман, откидываясь на подушку и вытирая вспотевший лоб.
«Тварь! Что ты понимаешь?!»
Эмма потянула на себя простыню:
– Я хочу одеться.
– Одевайся, – Арман закинул руки за голову и пристально
посмотрел на нее. Сам он так и не дал себе труда застегнуться.
Значит, ей предстоит еще одно унижение.
Ладно, не надо думать о нем, вспоминать о том, что она
только что испытала…
Как странно! А ты была убеждена, что лишь один человек на
свете способен довести тебя до этих содроганий, до этих исступленных криков!
Ну, строго говоря, он тебя и довел. Нет, не он, а
воспоминания о нем…
Наконец Эмма оделась, кое-как причесалась головной щеткой
Армана. Но щетка больно драла волосы, и Эмма небрежно швырнула ее под
иммортели, на тумбочку.
Потом подошла к стене и принялась снимать с нее фотографии.
– Погоди, ты что? – начал было Арман, но осекся, когда она
оглянулась, смерила его холодным взглядом.
– Я выкупила их, тебе не кажется? Или ты собираешься считать
поштучно? Со мной этот номер не пройдет.
– Я понимаю, – смиренно сказал Арман, встал с дивана,
застегнул джинсы, потом причесался той же щеткой, тоже поморщившись от боли,
положил щетку на место и принялся помогать Эмме снимать фотографии.
– Дай мне какой-нибудь пакет.
Арман покорно вытащил из-под кухонного стола прозрачный
пластиковый пакет из магазина «Monoprix», и Эмма принялась рвать фотографии на
мелкие кусочки. Арман только головой покачал, но ничего не сказал.
– Кто-нибудь еще видел эти фото? – спросила Эмма, не
прерывая своего занятия.
– Нет, никто.
– Катрин?
– Нет.
– Но ведь ты по ее заданию следил за мной…
– По ее заданию я следил за Фанни. А эти фотографии сделал
случайно, когда работал совсем по другому делу – некий человек похищал детей с
карусели в Парке Аллей. Я мотался там с фотоаппаратом, снимая всех мужчин,
которые подолгу стояли возле карусели. Собственно, я фотографировал в основном
подозреваемых, а эти снимки сделал просто так, для маскировки. Только потом
рассмотрел отпечатки и узнал…
– Меня? Тогда ты меня узнал, тогда ты и понял, что дама в
морковном парике и я – одно лицо?
– Нет, – усмехнулся Арман. – Я тебя не узнал. Я тобой
очаровался. А узнал другого человека. Того, кто был с тобой. И только сегодня,
когда ты вошла в бистро и затеяла этот никчемный скандал с Фанни, я связал
концы с концами.
– И ты даже Фанни ничего не сказал? – недоверчиво поглядела
на него Эмма.
– Клянусь, что никто не знает! – вскинул руку Арман. – Кроме
того, если бы Фанни что-то знала, она разговаривала бы сегодня с тобой
совершенно иначе.
– Ну, предположим… – пробормотала Эмма. – Еще отпечатки
есть? А где негативы?
Арман со вздохом вытащил из-под проигрывателя фирменный
конверт фотоателье, протянул Эмме:
– Вот все.
Она вытащила из конверта еще несколько фотографий и мельком
посмотрела на них. Жалко, какие чудные кадры… Может быть, оставить? Потом,
когда все кончится, она будет разглядывать их с таким удовольствием…
С удовольствием? Нет, отныне, когда бы она ни взглянула на
эти снимки, она вспоминала бы не свежий ветер, не бег карусели по кругу, не
блеск солнца на глянцевых листьях магнолий, не счастливый смех, не прекрасные
голоса, самозабвенно поющие:
Bésame, bésame mucho,
Como si fuera esta noche la última vez.
