«Ох, мой хороший, во что же я тебя превратила, что я с тобой
сделала, до чего довела! Ты теперь не просто постельная игрушка ополоумевших от
последней любви дам – ты какая-то модная тряпка, которую они рвут друг у друга,
при этом разрывая на части и думая не столько о тебе, сколько о себе! Торг за
тебя! Аукцион, как тот, который шел за стринги Катрин! Кто больше? Кто больше
за чудного, красивого, ласкового, единственного в своем роде? Кто больше за
моего единственного?
Да, я виновата перед тобой. Но почему ты, ты сам идешь на
это с такой готовностью? Только ли для того, чтобы угодить мне? Или в самом
деле тебе полюбилось разнообразие? Но если так – что будет со мной? И не пора
ли прекратить нашу игру, пока не поздно? Или уже поздно?»
– Вы о чем думаете? – встревоженно спросила Эмму Фанни,
которой показалось, что ее собеседница с трудом удерживается от рыданий.
– Ни о чем особенном, – тихо сказала Эмма, опуская глаза. –
Хорошо, я согласна попробовать. Только… только я вспомнила одну девушку из
России, которая тоже очень хотела выйти замуж за миллионера. Это желание довело
ее до могилы. Интересно, куда оно приведет меня?
Если бы мы умели воспринимать подсказки, которые порою
доносятся к нам из заоблачных высей, Эмма вполне могла бы расслышать легкий,
как дуновение ветра, шепоток:
– И тебя, и тебя… И тебя это тоже доведет до могилы…
Только до чужой.
* * *
Так вот об этой самой девушке, которая хотела выйти замуж за
миллионера, о Людмиле Дементьевой.
С Людмилой Дементьевой им, конечно, очень повезло. Что да,
то да!
Для начала таковых Людмил оказалось в адресном бюро всего
три: одной – шестьдесят пять лет, другой – двадцать пять, третьей – пять ровно.
Не густо. И слава богу! Меньше суеты.
Пятилетняя Людочка ни по каким параметрам не подходила.
Шестидесятипятилетнюю Людмилу Кирилловну решили оставить на потом: во-первых,
судя по словам Якушкиной, Илларионов звонил Дементьевой на работу и называл ее
по имени, без всякого отчества. Конечно, может статься, что Людмила Кирилловна
до сих пор работает, что ж тут такого, но вряд ли Илларионов обращался бы к ней
вот так запросто. Поэтому решено было обратить основное внимание на Людмилу
Васильевну Дементьеву, двадцати пяти лет, которая была прописана на Белинке, в
доме, стоявшем почти напротив знаменитых и всеми любимых «этажей». Это была
чуть ли не последняя убогая панельная хрущевка, оставшаяся после глобальной
перестройки этого района. Квартир на первых этажах в доме уже не осталось – все
они были раскуплены под офисы. Подбирались «кооператоры» и ко вторым этажам.
Сообщила все это Эмме (и заодно назвав скупщиков «кооператорами») соседка
Людмилы, принадлежавшая к тому племени неунывающих пенсионеров, кои являются
сущим кладом – источником бесценной информации! – для репортеров, милиции,
частных сыщиков и просто досужих людей, которые кого-то ищут… Например,
девушку, которая позавчера в парикмахерской умудрилась прихватить с собой чужую
сумку… наверное, не нарочно, а по рассеянности, потому что две одинаковые сумки
стояли под вешалкой… В этом месте объяснения своего интереса личностью Людмилы
Эмма показала собеседнице черный пластиковый пакет в золотистых крапинках.
Такие пакеты в огромных количествах продаются на Мытном рынке (и на всех других
рынках Нижнего Новгорода тоже), поэтому никто бы не удивился, если бы нашлось
не два, а двести двадцать два его брата-близнеца.
– А что в твоем пакетике было? – полюбопытствовала соседка.
– Да ерунда на первый взгляд, – с досадой сказала Эмма. –
Порошок стиральный, да электролампочки, да паста зубная, ну и еще кошачий корм.
Сказав про кошачий корм, она немедленно назвала себя дурой.
Это ведь чудовищно запашистая штука! Если у вас в сумке «Kitte-kat», все ваши
покупки надолго пропитаются этим божественным для кошек и отвратительным для
человека ароматом. Людмила не могла не учуять запаха и не спохватиться, что у
нее чужая сумка.
Ладно, предположим, у нее насморк. Или, например, можно
уточнить, если понадобится, что в том мифическом пакете был не «Kitte-kat», а
плотно запечатанный в фольгу «Whiskas»…
– На первый взгляд ерунда разная, – зачастила она, надеясь,
что Людмилина соседка не заметит обмолвки, – но за все ведь деньги заплачены.
Сами понимаете…
– А тебе чего досталось? – поинтересовалась соседка, суя
свой довольно-таки длинный нос в пакет, который держала в руках Эмма.
Пакет был набит полиэтиленовыми мешочками, в которые Эмма
напихала всякую ерунду, а поверх положила фирменную сумочку «Зеленой аптеки»,
которая надежно маскировала «куклу».
– Не знаю, – чистоплотно сказала Эмма, убирая пакет за
спину, подальше от чрезмерно любопытной особы, – мне было неловко по чужим
вещам шарить.
– Да подумаешь, большое дело! – весело, по-свойски
воскликнула соседка. – Давай поглядим, что там у нее?
– Что вы, я не могу! – изобразила припадок честности Эмма. –
А вдруг это и не Людмилины вещи?
– А с чего ты вообще взяла, что они Людмилины? Там визитка
какая-то была, что ли?
– Нет, мне кассирша из парикмахерской сказала, что эта
девушка у них часто бывает, на маникюр и стрижку регулярно ходит, что ее зовут
Людмила Дементьева и она вроде бы на Белинке живет, то ли в том доме, где
аптека, то ли около него. Вот я и пришла наудачу ее искать, – выдала свою «легенду»
Эмма.
– Вероятнее всего, и впрямь ошиблась она, твоя кассирша, –
покачала головой соседка. – Чтобы Людка решилась свои кудри остричь? Ни в жисть
не поверю. Кроме того, там ведь, в сумке, наверху, пакетик аптечный, да? А
Людмилка-то отродясь ни по каким аптекам не хаживала. Она здоровая как лошадь,
у нее днем и ночью то пьянки-гулянки, то кавалеры один другого кобелистее, а ей
все нипочем. Ничего! – внезапно прокричала она, ни с того ни с сего
ожесточившись и грозя пальцем куда-то в пространство. – Небось, когда мне было
двадцать пять, меня тоже никакая хвороба не брала, а сейчас что только не
привязалось: и артрит, и артроз, и хондроз, и еще миллион алых роз!
Эмма не сдержалась – засмеялась и приготовилась было
половчее навести разговор на Людмилкиных кавалеров, оптом и в розницу, но
тотчас осеклась, потому что соседка всплеснула руками:
– Вон она! Вон она, Людмилка-то, плетется! – И вдруг заорала
во весь голос: – Людмилка! Слышь! Поди-ка сюда! Тут твое барахлишко принесли,
кое ты в парикмахерской забыла!
«Чтоб у тебя язык отсох, старое помело!» – от всего сердца
пожелала Эмма. Вот этого она и боялась больше всего: что чрезмерно услужливая
тетка подставит ее. Она и подставила.
