Очень интересно! А что, если обезумевшая от любви Фанни
что-то напутала? К тому же она вчера была под таким шофе!..
Вот смешно будет, если Илларионов тут вообще не появится!
Ну и ладно, полюбоваться на такую красотищу тоже не вредно.
Эмма медленно шла между стендами. Около витрин с ювелирными
украшениями (сапфиры, изумруды, бриллианты) мелькнули Мамаполина и Бабалена со
своими девочками. Все (за исключением спящей в «кенгуренке» Анечки) с интересом
рассматривали бриллиантовые серьги. Эмма только усмехнулась – глупышки, что вы
знаете о бриллиантах, что понимаете в них? Вы и вообразить себе не можете, как
эти сверкающие камушки могут перевернуть душу человека, изменить его судьбу, а
самого его превратить в безжалостное чудовище! Нет, не осколок кривого зеркала
вонзился в глаз глупого мальчика Кая – это был бриллиант, который заставил его
иначе увидеть мир, и тот бриллиант начал властвовать над всеми его поступками и
в конце концов даже сердце его сделал холодным, сверкающим, невозмутимым и
твердым, как бриллиант. И острым, режущим, как его грани.
Эмма постаралась выкинуть из головы воспоминания об этих
женщинах и их малышках. Они отвлекали, раздражали, мешали думать, а сейчас
нужно было собраться, собраться… Хорошенько собраться! Быть во всеоружии!
Роскошная выставка. Такие богатства! Мебель, картины,
скульптура прошлых веков, достойная музейных экспозиций. Цены… о да! Цены –
закачаешься. Да, во Франции не жизнь, а сказка… для богатых любителей
антиквариата. Это вам не Россия, разграбленная, разоренная своими и чужими
ворами, причем своими-то даже еще безжалостней, чем чужими…
Эмма прошла мимо огромного пустого ресторанного зала,
высоченные окна которого выходили на скаковое поле. И снова – стенды, стенды…
Роскошные, прекрасные вещи вокруг… Как будто она оказалась во дворце!
Однако народу – раз, два и обчелся. Маловато зрителей для
публичного скандала, задуманного Фанни! Впрочем, ее дурацкий план всяко
похерен, а вот для плана Эммы чем меньше свидетелей, тем лучше.
Так, табличка с номером 406. Стенд выгорожен ломаным
четырехугольником, картины снаружи, картины внутри, из центра выгородки
доносятся мужские голоса, значит, Эмме нужно именно туда…
Она оглянулась – напротив, между стендами со скульптурой,
мелькнула стройная фигура в черном. Секьюрити? Или… Что-то знакомое почудилось
Эмме. Или не почудилось?
Она зашла за перегородку.
Та-ак… Напрасно Эмма волновалась, что Фанни все напутала:
вот он, Андрей Валентинович Илларионов, собственной персоной. Такой же, каким
Эмма запомнила его по той первой встрече в нижнем зале д’Орсе: лощеный,
уверенный в себе, источающий невероятную, просто-таки юношескую жизненную
энергию, такой же привлекательный. И такой же сексуальный. Забавное ощущение –
почему-то Эмме вдруг почудилось, что с той самой первой встречи с Илларионовым
она мечтала оказаться с ним в постели… Есть во всем этом, воля ваша, нечто…
роковое, нечто шекспировское, не побоимся этого определения!
И немедленно Эмма вспомнила свое лицо, каким оно отражалось
в зеркале над раковиной.
Забыть об этом! И как можно скорей! Что бы там ни плела
вчера бедненькая пьяненькая Фанни насчет эдипова комплекса, на такую мымру,
какую она сегодня собой представляет, этот плейбой даже не взглянет! Ну и
ладно. Главное – завоевать его доверие. Любой ценой! А постель… ну, это уж как
повезет. И вообще, постель – не главное в жизни.
«Да-а? Ну ты, кажется, стареешь! С каких это пор постель
перестала быть для тебя главным?» – ехидно спросил внутренний голос.
«С тех самых!» – зло огрызнулась Эмма и приблизилась еще на
шажок к объекту своих изысканий.
Приятный мужчина. Парфюм, правда, не в ее вкусе, но на вкус
и цвет, как известно, товарищей нет. А в остальном – просто картинка! Ну,
нравились Эмме по-настоящему ухоженные мужики, всю жизнь нравились! К
вельветовым джинсам, рубашке, шейному платку и твидовому пиджаку никаких
претензий. На плечах, разумеется, никакого мусора, который нуждается в
постоянном применении «Head and shoulders» или простого русского майонеза
«Провансаль», который, к слову, является куда более радикальным и действенным
средством от перхоти, чем все на свете шампуни, вместе взятые. Ни с того ни с
сего Эмма представила Илларионова с головой, обмазанной майонезом «Провансаль»
и покрытой полиэтиленовым пакетом (ходить так час, потом смыть теплой водой с
хорошим шампунем; как правило, перхоть исчезает после первого же сеанса, но
если ситуация запущена, операцию с майонезом следует повторить), и тихо
кашлянула, чтобы скрыть дурацкий смешок. Ох, не о том она думает!
Рядом с Илларионовым стоял долговязый тощий дяденька с
маленькой, гладенько причесанной, лаково блестящей головой на несколько длинноватой
шее. Аристократический профиль, холодный взгляд из-под припухших век. Легкая
надменная улыбка. Видимо, это и есть антиквар Доминик Хьюртебрайз. Однако он
слишком похож на продавца, во что бы то ни стало желающего продать свой товар.
А картина, перед которой они стояли, наверное, тот самый
«старый голландец». Фамилии, правда, нет, только подпись «Le peintre inconnu» –
«неизвестный художник». «Hypothйtiquement 1691» означает – «предположительно
1691 год». Название «Le dessert». Все ясно и понятно: натюрморт на столовую
тему. Тяжелые золотистые занавеси на заднем плане, тяжелая белая скатерть на
столе, прозрачное стекло бокалов, на тарелке какие-то красные ягоды, белый рис
горкой, ломти черного хлеба. Вино в кувшине. Не слишком-то изобильный десерт!
Картина Эмме не понравилась. Впрочем, она никогда не считала
себя знатоком, ее восприятие искусства основывалось сугубо на «нра – не нра». К
тому же она не любила натюрморты. То ли дело вот этот чудный, словно светящийся
изнутри, сине-зеленый пейзаж с пряничной деревней на заднем плане, красивым
корабликом на воде и яркими фигурками пейзан! Cristoffel van den Berghe (actif
а Middelbourg entre 1617 et 1642), «Animation au passage du bac». Кристофель
ван ден Берг (создано в Миддельбурге между 1617 и 1642 годом), «Оживление перед
приходом парома». Название какое-то тяжелое, а картина – чудо! Чем Кристофель
ван ден Берг не «старый голландец»? Почему Илларионов уперся в этот
невыразительный «Le dessert»?
– Прошу прощения, мсье, – раздался в это время голос долговязого
Хьюртебрайза, – видимо, произошло какое-то недоразумение.
– Думаю, да, – ответил Илларионов. По-французски он говорил
не слишком бойко, но это придавало его словам вескость и основательность. –
Недоразумение это состояло в том, что вы считали меня этаким сибирским
валенком, не способным отличить французскую школу от голландской.
– Пардон? – растерянно спросил Хьюртебрайз.
