Эмма проглотила смешок, в данной ситуации совершенно
неуместный. «Небритый мачо с глазами испуганной лани…» Да, сильно сказано!
Бедный Роман! Похоже, он перестарался, входя в образ. А впрочем, нет, ни в
какой образ он не входил, потому что мальчик и в самом деле верит в злодея
Илларионова, бесчестного грабителя и…
И?..
– Напрасно пугаю, говорите? – сухо спросила Эмма. – Хотите
сыграть в русскую рулетку? Тогда попытайтесь выйти отсюда через главные двери.
– То есть он будет ждать меня там? Но почему? Что ему от
меня надо?
– Он думает, что вы убили и ограбили его отца.
– Чушь какая! – Илларионов коротко хохотнул. – Я редкостно
законопослушен. Вот разве что налогов в России не плачу, но зато плачу во
Франции. А это, знаете, такая обдираловка… Но я никогда никого не убивал. И
вообще не попадал в криминальные ситуации, ни дома, ни здесь.
– Напрасно вы так говорите, – почти с наслаждением выпалила
Эмма. – А как насчет Людмилы Дементьевой? И еще: когда 31 января вы ехали в
Москву, один из ваших соседей по купе умер. Милиция подозревает, что здесь не
обошлось без вас. Так что в России вас ищут.
– Ищут пожарные, ищет милиция, ищут фотографы в нашей
столице… – задумчиво изрек Илларионов. – Ищут давно, но не могут найти… Не
пойму, откуда вам известно про Людмилу? А насчет того мужика… Неужели он умер,
этот заспавшийся бедолага, очечник которого я нечаянно прихватил? Но про
него-то вы каким образом могли узнать?!
Вот оно!
У Эммы на мгновение сгустилась тьма перед глазами. Честно
говоря, она никогда не была до конца убеждена, что они с Романом гоняются не за
призраком. И вот теперь Илларионов подтвердил: знаменитый тайник Валерия
Константинова у него!
А может быть, давным-давно уже не у него. Может быть, он его
выбросил в первую же попавшуюся урну… Нет, если понял, что это именно тайник,
вряд ли выбросил.
Но сейчас не стоит акцентировать на этом внимание.
– Клянусь, я все расскажу, – прошептала она, озираясь. И
заметила, что неприятный дядька с поджатыми губами ушел из зала, поэтому
Хьюртебрайз снова остался в одиночестве и алчно поглядывает на Илларионова,
явно намереваясь все-таки всучить ему какого-нибудь «старого француза» под
видом «старого голландца». – Но не здесь. Поверьте, вы должны немедленно уйти!
– Каким же образом? – нахмурился Илларионов, которому,
похоже, надоело зубоскалить. – Каким образом я уйду, если, как вы уверяете,
этот придурок караулит выход? Что, проследовать в ресторан и попросить
официантов, чтобы выпустили меня через служебную дверь? А как я им это объясню?
Ну нет, я не собираюсь разыгрывать из себя идиота! Лучше я просто позвоню
сейчас в пункт здешней охраны и… – Он выхватил из кармана сверкающий портабль.
– Не надо! – Эмма вцепилась в его руку.
Покосилась на Хьюртебрайза, который являл собою
олицетворенное изумление.
– Не надо! Я буду вынуждена закричать, предупредить его. Я
не допущу, чтобы с ним что-то случилось. Я хочу спасти вас, но он не должен
пострадать. Послушайте меня, ради бога. Возьмите меня под руку, и пойдемте
вместе к выходу. Я проведу вас до машины. Он не будет стрелять, побоится
попасть в меня.
– Почему вы так уверены?
– Потому что я – его мать, – сказала Эмма, глядя исподлобья.
Сказать, что Илларионов вытаращил глаза, – значит ничего не
сказать.
– Девушка, вы его что, в шестнадцать лет родили?! –
пробормотал он с искренним, мальчишеским недоумением.
«Ах как славно! – мысленно улыбнулась Эмма. – Вот и ты
назвал меня девушкой. А ведь надо еще учитывать, что у меня в последнее время
нервы на пределе, что я почти не спала сегодня и практически не накрашена!
Видел бы ты меня в лучшие минуты, ты бы решил, что я его родила вообще в
начальной школе!»
Эмма в очередной раз проглотила неуместный смешок. Как бы
ими не подавиться, однако…
– Оставьте эти глупости, – сердито сказала она. – Берите
меня под руку, ну!
– Авек плезир,[8] – пробормотал Илларионов. – И еще c каким
плезиром! Вы себе не можете даже представить…
С этими словами он подхватил Эмму под локоток и повел к
выходу из салона, не удостоив Хьюртебрайза даже прощальным взглядом.
Пусть неудачник плачет!
– Какие дивные духи! – пробормотал Илларионов, выпуская ее
руку и вместо этого приобнимая за плечи. Эмма чувствовала его дыхание на своем
виске. – Это что? Какая-нибудь новая фишка от Нины Риччи? От бессмертного
Сен-Лорана? От Диора? «Шанель» номер какой-то? Что-то ужасно знакомое!
– Нет, эти штучки мне не по карману, – сказала Эмма. – Это
всего лишь «Барбери». «Барбери тачь».
Бог ты мой, о чем они говорят в такую минуту? Ужас! Конечно,
самообладание у Илларионова поразительное. Да и вообще – какой мужик! Какой
противник! Каким бы он мог быть другом! Безумно жаль, что план бедняжки Фанни,
придуманный ею, конечно, под влиянием дурацких киношек, вроде той же «Натали»,
годится только для какого-нибудь сентиментального романчика или плохого фильма,
но не может быть осуществлен в реальной действительности!
– Какое совпадение! – восхитился Илларионов. – Всегда
пользовался «Барбери брютом» и только в последнее время, под влиянием одной
особы, сменил марку. А зря! Пожалуй, надо вернуться к «Барбери».
Не надо возвращаться. «Барбери брют» так нравится Роману. Этот
аромат делает Эмму слабой…
«Не думай, о чем не надо думать», – приказала она себе.
Почти в обнимку они вышли в устланный коврами и уставленный
разнообразными фонтанчиками длинный проход между стендами. Черная фигура
мелькнула сбоку, исчезла в очередной выгородке, снова появилась, снова исчезла…
– Я начинаю вам верить, – пробормотал Илларионов. – И даже,
честное слово, начинаю бояться этого фанатика. Ах да, пардон, я забыл, что он
ваш сын. А кстати, вы уверены, что он не подкидыш, что в роддоме вам не
перепутали ребенка? Между вами нет ничего общего. Честное слово, мы с вами
похожи гораздо больше. Может быть, вы сдадите этого трудного подростка в
какой-нибудь приют и усыновите лучше меня, если уж вам непременно нужно
испытывать к кому-нибудь материнские чувства?
Эмма споткнулась.
