Конечно, Роман может сказать: моя мать. Но он же не дурак –
такое говорить! Потому что по этим фотографиям просто рыдает Сафо… Нет, Сафо –
это женщина, лесбиянка, а был еще мужчина… Софокл, вот кто! Он сочинил пьесу
про мужика, который переспал со своей матерью, правда, не зная, что он – ее
сын. Имеется в виду трагедия Софокла «Царь Эдип» о роковой истории Эдипа,
который по неведению убил своего отца Лая и стал мужем своей матери Иокасты…
Катрин давным-давно водил на спектакль какой-то ее любовник, но она ничего не
поняла в постановке. Что в либретто прочла, то и запомнила худо-бедно…
– Ну, отвечай?
– Где ты это взяла?!
– Да вот взяла. На дороге нашла! – И она дразняще повертела
в воздухе контролькой.
Зря, между прочим. Роман резко, мгновенно вытянул руку и
вырвал у Катрин отпечаток так стремительно, что она и моргнуть не успела.
– Отдай! – взвизгнула она.
– Отдам, – кивнул он. – Только сначала скажи, где взяла
фотографии.
С ума она сошла, что ли, такие вещи говорить? И вообще, ей
самой надо кое-что выяснить.
– Ты знаешь такого русского типа, которого зовут Андре…
Андре… – Катрин напряглась и по слогам отчеканила: – Ил-ла-ри-о-нов! Андре
Ил-ла-ри-о-нов! Знаешь?
Роман сидел и смотрел на нее неподвижными, расширенными
глазами.
Что с ним? Инсульт его хватил, что ли? Говорят, нынче
инсульты и инфаркты помолодели…
– Нет, впервые слышу, – пробормотал наконец Роман.
– Да? Впервые? – сладким голосом пропела Катрин. – А я
почему-то думаю, что не впервые. Я думаю, что ты этого человека неплохо знаешь,
что у тебя с ним какие-то счеты, если ты… если ты спишь со всеми его
любовницами!
Он даже голову свою красивую откинул, бедняжка, как будто
кто-то изо всех сил двинул ему снизу вверх в его миленький, слабенький
подбородочек.
– Ну, ну? – ехидно пробормотала Катрин. – Спорим, я знаю,
что ты собираешься спросить: кто эти любовницы, да? Но ведь тебе и так известен
ответ на этот вопрос. Во-первых, Фанни, наша добрая старая Фанни. Во-вторых, я.
Ну и вот эта… как ее там… Эммой, что ли, зовут эту шлюху?
Конечно, не стоило ей так. Она уж потом поняла, что так
говорить не стоило. Не надо было его злить до такой степени! Вообще не надо
было сразу всю информацию выдавать, фотографиями его забрасывать… Но Катрин
хотела сорвать на нем свое мучение, свое разочарование, свою боль, унижение:
мало того, что Лоран ее бросил, предпочел другую, так еще эта другая оказалась
любовницей ее собственного юного любовника! Катрин чуть с ума не сошла, когда
внимательней рассмотрела увеличенные отпечатки. Только на первый взгляд
казалось, будто на снимках запечатлены невинные, как она сначала и подумала,
обжималки. В каждом движении, в каждом жесте этого юноши и этой женщины
сквозила страсть, снедавшая их двоих. То, что она – его женщина, было
просто-таки каленым железом выжжено на их лбах, как преступное клеймо! Вот
Катрин и потеряла голову от ревности и зависти. Она-то ночей не спала из-за
этого мальчишки, даже ковырялась в своем сердце, словно в запыленном чулане,
пытаясь понять, что ж с ней такое вдруг происходит, неужели она влюбилась в
кои-то веки? Она готова была на черт знает какие глупости, только бы удержать
при себе Романа, а уж сколько денег на него потратила! Она ведь даже пела ему,
даже пела…
Les petits poissons dans l’eau,
Nagent, nagent,
Nagent, nagent, nagent.
Les petits poissons dans l’eau,
Nagent aussi bien que les gros.
Может быть, прежде всего за эту нежную песенку ей хотелось
уязвить его посильней, хотелось отомстить ему как можно чувствительней и
больней.
Отомстила. Но не ожидала, что реакция будет такой ужасной!
Роман только что сидел на диване – и сейчас же одним прыжком
оказался около Катрин. В следующее мгновение ее руки были заломлены за спину,
Роман ткнул ее лицом в пол и с силой упер башмак в шею у основания головы.
Катрин взвыла от боли и страха. Сегодняшняя драчка с Морисом была, можно
сказать, просто детской игрой по сравнению с этой жестокой, почти смертельной
хваткой!
– Где ты взяла снимки? Ну, быстро говори!
Катрин молчала, давясь слезами, и тогда он чуть надавил
носком башмака на шею.
О, какая боль! У нее чуть сердце не остановилось от нее!
– Ты меня убьешь! Ты меня убьешь! – слабо взвизгнула Катрин.
– Не сразу, – донесся до нее голос Романа. – Ты еще
натерпишься. Быстро говори адрес!
– У меня в сумке бумажка… – попыталась она выиграть время,
но напрасно: нога Романа снова вдавилась в это кошмарное, болезненное место у
основания головы.
– Не строй из меня дурака! Адрес!
Наверное, надо было потянуть время, дать ему сначала адрес
того фотоателье около Опера Бастий, но Катрин больше не могла терпеть боль.
– Бульвар Ришара Ленуа, 24, – провыла она. – Первый этаж.
Арман… Арман Фьери!
– Арман? – переспросил он. – Арман… Понятно!
И тотчас страшные тиски, сжимавшие тело и голову Катрин,
разжались.
Она попыталась приподняться хотя бы на четвереньки, но не
смогла – распласталась на полу.
– Есть еще отпечатки?
У нее больше не было сил сопротивляться.
– Нет… в ателье на площади Бастилии, где делали увеличение,
мне сказали, что они не оставляют себе никаких копий, а компьютерное
изображение сразу уничтожают.
– Твое счастье, – тихо выговорил Роман. – Но смотри… если
хоть одна копия где-то всплывет, я убью тебя. Найду везде, где бы ты ни была. И
убью сразу. Клянусь! Поняла?
Катрин попыталась кивнуть, но шея снова дико заныла, и она
оставила все попытки шевелиться.
Роман ходил по комнате, словно что-то искал: наверное,
боялся, что хоть один снимок мог залететь под диван, под кресло. Потом Катрин
услышала, как запикал ее портабль: Роман набирал какой-то номер. Нетрудно было
догадаться, что это за номер, – опять звонил этой своей… И, судя по яростному
вскрику – явно ругательству, которое он издал, – опять не дозвонился.
Потом снова раздались его шаги. Он шел к двери. Скрежет
замка, хлопок… быстрый топот по ступенькам…
Катрин лежала, боясь шевельнуться. Ковер под ее щекой был
мокрым.
Les petits poissons dans l’eau,
Nagent, nagent…
