– У меня есть вопрос! – тут же раздался голосок госпожи Ухтомской. Ух, как же он мне не понравился. Нет, голосок милый, но он просто звенел от злости. Более того, хоть по этикету дамам не полагалось вставать, начав говорить, Наталья Дмитриевна просто взлетела со стула. Эге! Да она не просто злится, она в полушаге от бешенства! Даже лицо раскраснелось.
«Видимо, в тон к розовому платью! – ехидно подумал я. – Стоило остановиться на голубом, этот цвет, кажется, ее успокаивает!»
Тем временем девушка продолжала:
– Простите, господин Воронцов, но у меня всего один вопрос. Вы тут убедительно доказывали, что живые организмы не выдержат перегрузок при выстреле из пушки, что порох просто не в состоянии дать скорость, необходимую, чтобы хотя бы выйти на орбиту нашей планеты, не говоря уж о необходимой для полета на Луну. Не менее интересно и то, что невесомость должна была длиться весь полет, а не только краткие мгновения в точке равновесия Земли и Луны. Все так!
– Простите, Наталья Дмитриевна, – не слишком вежливо вклинился Гаевский в ее речь, – но это не вопрос, а суждения! Согласно регламенту для них настанет время чуть позже. Если у вас есть вопрос, будьте так любезны, задавайте!
– Хорошо! – сделав над собой видимое усилие, она постаралась перейти к вопросу. – Легко критиковать человека, труды которого вдохновляют уже третье поколение читателей. И наверное, поднимает собственную самооценку. Но ведь вы сами, господин Воронцов, – она демонстративно отказалась от принятого в собрании обращения по имени-отчеству, чтобы подчеркнуть свое возмущение и неприязнь ко мне, – не прославлены ни одним, даже самым коротким рассказиком.
– Вопрос! – снова перебил ее Гаевский.
– Да. Так вот вопрос, вернее, вопросы. Не кажется ли вам, господин Воронцов, что, прежде чем критиковать великого, стоило предложить что-то самому? И второй вопрос: когда мы сможем вот так же обсудить ваше произведение, господин Воронцов?
Опаньки! Похоже, я перестарался…
Тогда, в воскресенье, помаявшись от души сомнениями и так ничего толком и не решив, я отправился спать. А проснулся не только с четким пониманием, что девушки этой я буду добиваться всеми своими силами. Но для этого стоило хотя бы привлечь ее внимание. Не обязательно благосклонное. Для начала достаточно, чтобы она вообще начала меня слушать. И тогда я решил, что сделаю ставку на ее любовь к творчеству мсье Верна, не раз отмеченную в своих рассказах четой Гольдберг.
Расчет я делал на то, что мои рассказы западут в ее память. Потом намекнуть Гольдбергам насчет одновременного приглашения на обед и – вуаля – у нас будет тема для общения. Не светского, ни к чему не обязывающего, а на интересующую ее тему. И уж там-то я постарался бы развернуться.
Поэтому все трое следующих суток я не только бегал и тратил свалившиеся на меня деньги на закупку оборудования и начало оформления патентов. Да, патентов. В МГУ нас хорошо учили, а история аспирина была моей самостоятельной работой. Так что я прекрасно помнил, что хоть синтез его немецкие химики освоили еще в середине XIX века, патент на аспирин как лекарственное средство фирма «Байер» взяла как раз в этом, 1897 году. Однако к настоящему времени патент оформлен не был, и я рассчитывал, приложив усилия и вложив соответствующий объем денег, их опередить. Причем не только в России, но и в самой Германии, а также в остальных странах, достаточно развитых для собственного производства, – во Франции, Британии, САСШ, Австро-Венгрии, а также в Бельгии, Голландии, Италии и Швеции.
Так вот, несмотря на предельную занятость, я выкраивал по нескольку часов в день на оформление плакатов к своему докладу, стараясь визуализировать доклад. Мой опыт и наставления по презентациям категорически утверждали, что без сопровождающих рисунков, таблиц и графиков, куда вынесены важнейшие элементы доклада, сам доклад усваивается в разы хуже.
Ну, если совсем честно, плакаты я рисовал не сам. С чертежным делом у меня было совсем плохо. Поэтому я рисовал эскизы, а сами плакаты для меня рисовал Тищенко. Причем вот ведь парадокс, как раз за эту дружескую услугу Олег взял деньги, совершенно не чинясь. Подрабатывать, рисуя чертежи «на сторону», было вполне в обычаях для инженеров этого времени[105].
И вот, нате вам, добился! Внимание на меня девушка совершенно точно обратила. Но… Писать рассказ? Мне?! Я же не литератор! Идею, как достичь Луны или выйти на орбиту – сколько угодно! Но облечь ее в литературную форму?!
– Так что же, – продолжила она, не дождавшись моего ответа и явно торжествуя, – господин Воронцов у нас герой, только когда других ругать надо? А сам в кусты прячется, как заяц?
– Отнюдь! – отчеканил я. – Предлагаю пари. Я выдам не один такой рассказ, а три. По одному в каждый следующий месяц. И мы их на таком же собрании разберем. Причем вы, Наталья Дмитриевна, будете основным оппонентом.
– И каковы ставки?
– Если все три рассказа будут разбиты и в них найдут такое же количество ошибок, как и в разобранных мной произведениях мсье Верна, я признаю, что был глубоко не прав, и никогда более не выскажу ни одного критического замечания в адрес любого из литераторов. Если же общее число замечаний будет куда меньше, и они будут далеко не так существенны, то госпожа Ухтомская признает, что была ко мне несправедлива, и я имел право судить об ошибках в творчестве глубоко уважаемого мной писателя и популяризатора. Ну, как, Наталья Дмитриевна, принимаете пари?
Девушка окинула меня задумчивым взглядом, после чего подошла и протянула мне руку.
– Ян, разбейте, пожалуйста! – попросил я сидевшего неподалеку Гольдберга.
Из мемуаров Воронцова-Американца
«…Заключенное пари наделало в Одессе шума. Люди, ранее безразлично не замечавшие меня, вдруг зачастили в гости, начали здороваться при встрече. Когда я в субботу впервые объявился в тире, рекомендованном Николаем Ивановичем, со мной постаралось пообщаться (или хотя бы поздороваться) десятка полтора человек, не меньше.
Позже я узнал, что аналогичная участь не миновала и Ухтомскую. Более того, культурное общество Южной Пальмиры разбилось на лагеря, делавшие ставки на разные стороны. Заключались и денежные пари. Самая крупная ставка, как говорили, достигла двухсот рублей, сумасшедшие деньги по тем временам.
А на воскресенье нас обоих зазвал к себе на обед Гаевский. Нет, не только нас двоих, были приглашены и Гольдберги, и его деловой партнер Поповский, а также еще несколько человек. Но я все внимание отдал Наталье Дмитриевне. И совершенно в этом не раскаиваюсь…»
Санкт-Петербург, 23 июня 2013 года, воскресенье, вторая половина дня
В половине четвертого Алексей прекратил читать и стал одеваться. «Нет, не одеваться, а облачаться!» – с привычной самоиронией подумал он. Светло-голубая, почти на грани белизны, сорочка, строгий узкий галстук, повязанный не по последней моде, когда кончик свисает до пояса, а в классическом стиле, и элегантный светло-серый костюм индивидуального пошива. Строго и без выпендрежа. Последний раз обозрев себя в зеркало, он спустился вниз, уселся в такси и заехал в цветочный магазин за букетами для Леночки и ее мамы.
