– Он сказал тебе? – спросил Цоронга. – Твой жрец… Сказал, чего… чего Она хочет?
Сорвил посмотрел на друга широко раскрытыми глазами. Он знал, что может доверять этому человеку – доверить свою жизнь, если понадобится, – и это успокаивало как никогда. Цоронга был настоящим другом. Но в то же время он понимал, что не может доверять никому, не может рисковать, говоря под нависшей над ними тенью Анасуримборов.
– Да, – ответил он, вновь переводя взгляд на воинов Похода. – Что сделано, то сделано.
Когда наследный принц наконец ушел, Сорвил спрятался от яркого солнца в темной палатке. И там вытащил из-за пояса мешочек. Высохшая грязь застыла коркой на нем. Он отряхнул ее дрожащими пальцами, впервые заметив головокружительные спиральные узоры, выжженные в старой коже. Серпы. Один в другом.
Расколотые круги кругораспятий, какие были вышиты золотыми нитями по подолу его собственной туники.
Разбитые циркумфиксы.
Он отстегнул треснутую бронзовую застежку, уже зная, что внутри, ведь, будучи королем Сакарпа, он был также Великим Хранителем Клада. Но все же вытряхнул на сухую ладонь из мешочка шарик из старинного железа…
Хора. Священная Слеза Бога.
Сваяльские ведьмы разбили свой лагерь внутри общего. Пока воины вбивали колья на холмах и впадинах, палатки ведьм уже испещрили туманную перспективу, сияя охристым овалом среди беспорядочно стоящих парусиновых фаланг. Сционы не один вечер наблюдали за ним, так же как и остальные отряды Армии. Особенно Чарампа, который просто бредил вслух. «Житница», прозвал он его. Его маленький дружок изнывал, а Житница оставалась закрытой. Несколько раз он вскакивал на ноги, и под подолом угадывался изголодавшийся друг, и громко требовал удовлетворения для него. И хотя все из окружения Цоронги посмеивались над безумными просьбами, они тоже стали выступать, поддерживая Сингулатийского принца. Чарампа слишком уж любил своего маленького братишку.
Из-за него никто из ведьм не покидал своего анклава, если не считать Анасуримбор Серву. Дни складывались в месяцы, и воспоминания о женах и возлюбленных таяли все больше и больше, а ведьмы-лазоревки становились желанными, как наркотики. Все больше маленьких дружков восставали от малейшего взгляда или слова.
Поначалу Сорвил и не догадывался, почему его тянет к лагерю ведьм. Он целыми часами лежал на своей раскладушке, прикованный невиданным изнеможением, от которого все тело стало будто жидким внутри, а от него самого ничего не осталось, кроме головы и конечностей, пришитых к груде внутренностей. Он смотрел, не отрываясь, в парусиновый полог, пытаясь разгадать предзнаменования в мокрых пятнах, остро чувствуя отсутствие Порспериана. Потом вскакивал, подталкиваемый внезапным порывом, и бродил по лагерю.
Поначалу ему казалось, что он ищет сваяльских ведьм, поскольку чувствовал, что нужно отблагодарить Анасуримбор Серву за свое спасение. Но это соображение, при всем своем удобстве, из-за своей неискренности надолго не задержалось. Дело в том, что Сорвил не испытывал никакой благодарности. Из всех населявших Трехморье странных существ, о которых Цоронга не мог говорить без отвращения и смеха, никто не вызывал такого острого неистовства, как ведьмы. Наследный принц считал их хуже блудниц, гораздо более отвратительными. «У них вместо ртов – бездонные колодцы», – сказал он как-то, ссылаясь на бытующее в древности название блудниц. Но Сорвил не испытывал благодарности не из-за отвращения к падшим женщинам. С тех пор как в Сакарпе предали всякое колдовство анафеме, сваялицы задевали его не больше, чем неприятная аномалия. Еще одно извращение Трехморья.
Нет. Он не испытывал никакой благодарности, потому что больше не считал свою жизнь даром.
Звезды заливали светом небосвод. Облака, похожие на клочья шерсти, составляли иллюзию водной поверхности исключительной ясности, океан алмазной пустоты. Все проходы в лагере опустели. Если бы не отдельные голоса и стоны раненых, можно было подумать, что здесь не осталось ни одного человека. Возможно, тишина и прохлада были тому причиной, или смрад, проникающий при каждом вдохе, но это место казалось древним и обитаемым, а все тени клубились от невидимой угрозы.
Он вышел к Житнице скорее случайно, чем руководствуясь точным чувством направления. Просто прогуливался, когда показались просевшие пирамиды крыш. Палатки представляли собой разновидность айнонийского зонта, с одним шестом, приподнимающим квадратную раму, на которую была натянута крыша с султанами. Они располагались входами друг к другу, а задними стенками наружу. Сорвилу рассказывали об одном глупом галеоте, который сжег себе пальцы, пытаясь проникнуть в щель меж скользких пологов. Но кто знал, было ли это правдой или точно рассчитанной байкой, чтобы отбить у галеотов охоту резать щелки. Как-никак, Гранд-дамой сваяльских ведьм была сама Анасуримбор.
Он пошел вокруг анклава, до его слуха доносились голоса, которые было не разобрать, по рукам бежали мурашки от тревожного ожидания колдовства. В голове у него вставала картина с ведьмами, зависшими над вздыбленным океаном Полчища. И что делать дальше, он придумать не мог. У входа на столбах горели фонари, бросая косматые тени от синих стенок палаток. Два тяжеловооруженных стражника стояли между ними, разговаривая так же неясно, как и светили тусклые фонари. Заметив Сорвила, они резко умолкли.
Оба были чисто выбриты, по нансурским традициям, но знаки отличия, выбитые на их броне, были незнакомы ему, что неудивительно. Вопрос был в том, узнали ли они его.
– Я пришел увидеть Анасуримбор Серву, – выпалил он в ответ на их хмурый взгляд.
Приблизив огонь, они принялись его разглядывать. Тот, что повыше, улыбнулся, но тени, мелькавшие на жестком лице, придали ему какое-то злобное выражение. Он сделал шаг в сторону со словами:
– Она говорила нам, что вы можете прийти.
Стражники провели его внутрь, бездумно подчиняясь дисциплине, что было так характерно для многих людей Похода: не проронив ни слова, ни о чем не осведомляясь и не задирая. Если бы дело происходило в Сакарпе, стражники препирались бы с сопровождаемым, пока совсем не запугали бы его или не получили бы откуп.
Внутренний двор был такой же пыльный и вытоптанный, как и везде в лагере, и если не считать нескольких огней, окружающие палатки тонули во мраке. На всем пространстве были установлены несколько чувствительных «глаз», их отверстия смутно виднелись при свете звезд. Сорвил глубоко вдохнул их аромат: резкий, густой, чтобы, наверное, перебить вонь, стоящую на мили вокруг.
Высокий нансур подвел его к одному из одинаковых шатров на дальнем конце овального двора, который был пришит к стоящим рядом. Полог был небрежно откинут, открывая золотистый серп внутреннего света. С каждым шагом у Сорвила все больше сжималось горло, немели руки и ноги, словно он был луком, который медленно натягивали. Щель входа окрашивалась в его восприятии в эротические тона, словно под юбкой куртизанки зажгли свечу, и он вот-вот увидит, что между колен.
Возможно, он тоже изголодался по женщинам.
