Там их поджидало то, чего лучше было не видеть.
Акхеймион вдруг почувствовал, что во рту нет зубов… Выбиты?
Да… Так и есть.
– Н-нет, – пробормотал старик, медленно приходя в сознание.
Деревья, дошло до него.
Деревья! Крипты, как называли их скальперы…
– Хватит! – крикнул колдун.
Но ни один из скованных не поднял головы в знак поддержки.
– Хватит! – бушевал он. – Остановитесь, или я сожгу вас и всю вашу родню! Сделаю свечи из ваших крон! Прожгу насквозь, до самой сердцевины!
И почему-то Друз понимал, что возглашает неверными устами в неверном мире.
Приглушенные отчаянные крики неслись оттуда, спереди, гулко отдаваясь, словно от железных щитов.
Раздался трубный глас, слишком густой, слишком гортанный для простого рога. Их дернули за цепь, и вся скорбная процессия сделала робкий шаг к свету… к выходу.
И хотя Акхеймиону померещились все ужасы мира, измученный странник подумал: «Прошу…
… пусть это будет конец».
После Акхеймион обнаружил, что сидит, обхватив худые плечи костлявыми пальцами. В ушах шумело, тьма кружилась перед глазами. Хватая ртом воздух, он пытался привести в порядок мысли и восстановить дыхание. Только после этого до его слуха дошли иные звуки ночи. Вой волков вдалеке. Скрип ветвей в мыслящих кронах. Тихое похрапывание Покваса. Сонное бормотание Сарла…
И чей-то беззвучный плач… на нижней площадке.
– Н-нет… – услышал он чей-то прерывистый, вязкий шепот на гэллишском. – Пожалуйста… Не надо…
И еще раз, с новой волной ужаса, выдох сквозь стиснутые зубы:
– Пожалуйста!
Хамерон, понял Друз. Ему больше всех досталось в Кил-Ауджасе.
Было время, когда Акхеймион считал себя слабым, когда он смотрел на таких, как скальперы, даже с завистью. Но жизнь продолжала сыпать ему на голову все новые несчастья, а он каждый раз выживал, преодолевал беды. Каждой частичкой своего существа Друз был таким, как есть, чересчур склонным к самобичеванию, не увиливающим от ответственности за житейские прегрешения. Но он больше не воспринимал эти вросшие в него привычки как слабость. Размышление, теперь старик понимал, – вовсе не отказ от действия.
Кто-то перед лицом трудностей расправлял крылья и делался решительнее. Другие съеживались, кидались назад в поисках легкой жизни и ее бесчисленных клеток. А третьи, вроде юного Хамерона, оказались в ловушке между своей несостоятельностью и неотвратимостью трудностей. Все мужчины плачут в темноте. А те, кто не плачет, не совсем люди. Есть в них нечто опасное. Жалость переполнила старого Чародея, жалость к мальчику, который оказался выброшенным под откос жизни, слишком крутой, чтоб выбраться наверх.
Жалость и чувство вины.
На верхней площадке кто-то возился и всхлипывал. Акхеймион, моргая, вгляделся во тьму. Ветви упавшего дерева вонзались черными копьями в звездное небо. Гвоздь Небес сверкал в вышине, выше, чем Акхеймиону когда-либо приходилось видеть, по крайней мере, наяву. Поляна внизу застыла, словно моток пряжи, погруженный в чернильную черноту ночных теней. Мимара лежала, свернувшись клубочком, подле него, совершенные черты ее лица фарфорово голубели в лунном свете.
Очертания угловатой верхней площадки проступали над ним, через настил пробивался слабый свет. Чей-то силуэт показался на краю и начал спускаться, похожий на привидение, настолько излохмачены были края его одежды. Звездный свет отблескивал от непроржавевших щитков кольчуги.
Капитан, понял Акхеймион со смутным страхом.
Тот принялся спускаться по стволу, черные пряди его волос развевались при движении. Ступив на край площадки, где сидел Акхеймион, он без промедления перемахнул на следующую, легко, как обезьяна. Двое взглянули друг на друга – всего лишь на миг, но и этого было довольно. «Голод» – все, что пришло на ум Акхеймиону. Некое голодное выражение читалось в глазах, искоса взглянувших на него, и в усмешке, шевельнувшей косички бороды.
Человек скрылся. Все еще глядя туда, где встретились их глаза, Акхеймион услышал, как тот приземлился на нижнюю платформу, как вытащил нож из ножен…
– Нытик! – донесся свистящий шепот.
Затем раздались три быстрых удара, глухо впивающихся в плоть.
Хриплое дыхание. Ужасные звуки, доносящиеся из пробитых легких. Слабое шарканье подошв по ободранному стволу.
И тишина.
Какой-то отвратительный туман заполонил все существо Акхеймиона, растекаясь до кончиков пальцев, холодя и опаляя одновременно. Стараясь не думать, он лег рядом с Мимарой, закрыл глаза, притворяясь спящим. Шум от движения поднимающегося обратно лорда Косотера отзывался в ушах раскатами грома. Пришлось напрячь все силы, чтобы не вскинуть рук, желая заслониться от него.
Некоторое время он просто пытался отдышаться, примиряясь со случившимся фактом, – прерванной жизнью того, кто всего лишь минуту назад плакал внизу. Он просто сидел и слушал, что происходит. А потом притворился спящим. Даже пальцем не шевельнул, когда мальчик умирал во имя его лжи… Лжи колдуна, превратившей людей в фигурки для игры в бенджуки.
Одержимость.
Сила, сказал себе Акхеймион. Вот! Вот что требует от тебя Судьба… Если сердце его еще не застыло, как кремень, то до окончания похода оно совсем закаменеет, можно не сомневаться. Нельзя после стольких убийств не очерстветь.
Так или иначе, но он перестанет быть человеком. Сделается опасным существом.
Вроде Капитана.
Утром никто не сказал ни слова об убитом. Даже Мимара не осмеливалась говорить, либо потому, что все было слишком очевидно, либо – слишком близко. Все просто молча поглощали завтрак, старательно отводя глаза от сгустков крови, коркой запекшейся на ветвях.
Даже Сарлу не хотелось нарушать молчание. Если кто-то и обменялся взглядами, гнетущее присутствие лорда Косотера не давало шанса их заметить.
Общее молчание – в том числе и о нападении Ущербов – говорило лучше всяких слов: новая вера Капитана в Закон Тропы не придавала бодрости этим людям. Отряд вновь отправился в путь, углубляясь в сумрак лесной чащи, с общим настроением опустошенности, растерянности и беззащитности после потери еще двоих спутников.
Они снова двигались под гору, что было легче, но сильнее нагружало колени. Какое-то время шли вдоль берега быстротекущего потока, но, в конце концов, перешли его по валунам на мелководье. Дубы и вязы здесь были еще больше. Люди пробирались между стволами, некоторые из них были настолько огромны и седовласы, что казались скорее скалами, чем деревьями. Все нижние сучья высохли, кора облетела, ярусы ветвей громоздились один над другим, образуя скелет кроны под кроной лиственной. На фоне освещенной солнцем зелени они казались сетью переплетающихся, ветвящихся черных вен.
