Сорвил бранил себя за глупость, испытав огромное облегчение.
Следующий день начался так же, как предыдущие. Оленьи следы вели по дуге на юг, напоминая отпечаток кривого ятагана на траве, но протянувшийся до самого горизонта. Сционы двигались цепочкой посередине этого широкого следа, и тишину нарушало лишь бряцанье оружия и редкие, отрывочные реплики. Даже у Чарампы, похоже, пропала охота говорить. Сорвил, как и остальные, покачивался в седле, слушая порывы ветра, который свистел в ушах, как завывания духов.
С головы колонны раздались крики: по левую руку от нее заметили двух стервятников. Все, выпрямившись на седлах, показывали пальцами в том направлении и вглядывались в неверную линию горизонта на востоке. Казалось, что равнина по мере удаления закручивается, теряясь в пыльной дымке, будто старый ковер у стены. И небо при этом уходило во все более далекую высь.
– Мы нашли свое стадо! – выкрикнул Оботегва, переведя торжествующий возглас Цоронги.
Сорвил моргал и щурился от слепящего солнца. Он заметил две движущиеся точки – даже разглядел полоску крыльев, парящих в восходящих потоках воздуха. И прежде чем сообразил, что делает, пустил Упрямца галопом. Пони скакал с почти щенячьим восторгом. Сционы с изумлением смотрели ему вслед, когда он выдвинулся к самой голове колонны. Капитан Харнилас уже хмуро глядел на Сорвила, когда он натянул вожжи, сдерживая неохотно остановившегося Упрямца.
– Мерус пах веута дже гхасам! – выкрикнул старый кавалерист.
– Капитан! – обратился к нему Сорвил на шейском.
Он махнул рукой, обращая внимание рассерженного Харни на горизонт. И со всей настойчивостью, на которую был способен, произнес одно слово, понятное на всех человеческих языках:
– Шранки.
Выдержав тяжелый взгляд офицера, он заметил уже не в первый раз, что спекшийся шрам на его левой щеке похож на полоску огненной слезы, пролитой капитаном. И впервые разглядел, что на шее у него висит ожерелье из фигурок, вырезанных из мыльного камня: трое держащихся за руки детей выделялись на фоне потемневших лат. Странное чувство узнавания охватило юного короля, понимание, что Харнилас, несмотря на свое чужое обличье и исполненные ярости темные глаза, ничем не отличался от приближенных его отца, что он закрыл свое сердце на замок, подобно многим военным, чтобы не допустить в него жалости. Харнилас любил, как и все люди, несмотря на все трещины и разломы сущего мира, находящегося в состоянии войны.
Эскелес наконец подрысил вслед за ним и мог перевести. Сорвил обернулся к адепту.
– Скажите ему внимательней последить за этими птицами. Скажите, что это аисты – священнейшие из птиц. Скажите, что только аисты следуют за шранками на равнине.
Эскелес в задумчивости нахмурился, после чего передал его слова капитану Харниласу. Бросив быстрый взгляд на мага, он опять перевел глаза на Сорвила.
– Шранки, – повторил капитан.
Он поднял неподвижное лицо и сощурился, пытаясь разглядеть две точки в небе.
Сорвил, сжав губы, кивнул:
– Эта птица священна.
– Твой наставник утверждает, что шранков лучше оставить на его долю, – объяснил старый Оботегва, – чтобы никто не пострадал. Харнилас не согласен. Он считает, что сционам нужна… практика ведения боя, даже ценой жизни. Лучше начать с малой крови, чем с большой.
До вечера они постепенно приближались к высоко кружащим аистам, стараясь держаться против ветра и прячась в складках равнины, чтобы скрыть свое приближение. Если у короля Сакарпа и были некие опасения насчет Харниласа, теперь они полностью улетучились благодаря гибкой тактике и спокойной уверенности, с которыми он отдавал приказания. Определившись с направлением, капитан решил срезать путь: теперь стало ясно, что они преследуют группу числом не более трехсот – слишком малую, чтобы быть мигрирующим кланом. Дважды их чуть не заметили, когда они пересекали гребень холма в тот же момент, что и шранки, но людям все же удалось приблизиться к ним на расстояние мили. Вечернее солнце догорало, опаляя горизонт на западе золотым и алым. Полоса прохладной тени теперь укрывала сционов, наблюдавших, как Эскелес спорит о чем-то с капитаном.
День выдался нелегким, но гораздо азартнее прочих. Если не считать сильвендийца Тинурита, на лицах у всех сционов играли довольные ухмылки. Некое беспокойное веселье овладело ими, прорываясь взрывами негромкого смеха при обмене взглядами, как у детей, скрывающих какую-то каверзу, предпринятую, однако, со вполне серьезными намерениями, и которая вполне может закончиться чьей-то гибелью. Сорвил не ощущал ни малейшего страха, никакого малодушия, которые способны были бы лишить его мужества. Вместо этого его переполняло рвение скакать вперед и разить наповал. И Упрямцу передалось предощущение битвы, которое он с радостью принял.
Но Эскелес, без сомнения, был преисполнен намерения все испортить. Святотатец, подумал о нем Сорвил.
Юноша и понятия не имел, каким влиянием пользовался его наставник; адепты школы Завета считались могущественней Судей, но распространялась ли их сила на поля битвы или только среди кидрухильских отрядов, он не знал. Он мог только надеяться, что их угрюмый старый капитан одержит верх в этом споре. Харнилас не производил впечатления особо расчетливого человека, почему, наверно, и был поставлен начальствовать над сционами. Отец несколько раз говорил Сорвилу, что интриги убивают гораздо больше людей на поле битвы, чем все смертоносные орудия.
Два пожилых человека, размахивая руками, кричали еще несколько минут, после чего Эскелес сказал что-то явно или очень умное или слишком дерзкое. Харнилас, приподнявшись в стременах, обрушил поток ругани на чародея, который сразу сник под яростным напором. Сорвил вместе с Цоронгой и Оботегвой невольно расхохотались.
– Глупец! – выкрикнул Эскелес в негодовании, вернувшись к ним. – Этот человек полный идиот!
– Практика, только практика, – пропел Сорвил, подражая тону адепта, который появлялся у наставника каждый раз, стоило юноше пожаловаться на трудность освоения языковых премудростей. – Ты сам всегда говоришь, что самый легкий путь никогда не бывает правильным.
Цоронга фыркнул, когда Оботегва перевел слова Сорвила. Схоласт бросил на него сердитый взгляд, но затем, собравшись, заставил себя улыбнуться. Он посмотрел на аистов, кружащих высоко в небе над гребнем холма, за которым равнина образовывала широкую чашу. Их раскинутые крылья золотились в свете заходящего солнца.
– Хотелось бы мне, чтобы ты оказался прав, мой Король. Воистину так.
После этих слов будто потянуло холодком.
После принятого решения погоня набрала темп. По командному жесту Харниласа они перестроились клином и поскакали вверх-вниз по склонам, как свободно скрепленный плот, покачивающийся на океанском просторе. Потом пустили лошадей рысью, чтобы дать им передышку. Такая поступь позволяла чуть больше, чем обмен взволнованными репликами, хотя, переваливая через каждый холм, они погружались в сосредоточенное молчание.
