Что же – такова была хитровская реальность. За копейку тут могли прибить, а за рубль продать сенсацию. Даже если дело касалось близкого тебе человека.
Я скинул мятый носовой платок, прикрывавший шею мертвеца.
– Посвети сюда.
Точно – на горле, чуть правее, была небольшая ранка, сшитая медицинской нитью.
– Смотрите, Федор Иванович, что это?
Шаляпин нагнулся – я слышал его взволнованное дыхание. Он, не касаясь мертвой плоти, как будто что-то измерил – расстояние от ранки и до подбородка.
– Да-да-да, – задумчиво пробормотал он.
Выпрямившись, Шаляпин задумчиво посмотрел на Блоху.
– Значит, как вернулся, так и не говорил? Вообще ничего?
– Хрипел иногда. Мычал.
– Хрипел и мычал, – задумчиво сказал Шаляпин и снова склонился над шеей мертвого мальчика.
– Это кто? – спросил меня испуганно Блоха. – Легавый?
– Это мой коллега, – ответил я.
– Кто?
– Ну, товарищ мой!
– А-а-а! Товарищ! Тода лады.
Шаляпин повернулся ко мне:
– Хорошо бы его к доктору, на вскрытие.
– Зачем? – встрепенулся Блоха.
Зная нелюбовь простых людей к самому факту медицинских вскрытий, я постарался успокоить начальника «певчиков»:
– Не на вскрытие, а на обследование. На тебе еще рубль – сбегай за Рудниковым.
– Так Рудников меня тут же по морде угостит! Не любит господин городовой, когда мы к нему лезем по своей надобности.
– А ты передай ему… – Я вынул визитку и написал просьбу Рудникову, с которым был знаком давно, прийти к месту преступления.
Блоха схватил карточку, сунул ее в карман и выскочил из комнаты.
Оба сторожа остались – один держал керосинку, а второй привалился к стенке и задремал.
– Кстати! – сказал Шаляпин. – Что он там рисовал? Где картонка?
Мальчик с керосинкой встрепенулся:
– А, щас! Принесу. У меня она.
Он выскользнул за занавеску, оставив нас почти в темноте – маленькое оконце под потолком и так было закопчено, не пропуская естественный свет, да еще за ним и основательно стемнело.
– Вы думаете то же, что и я? – спросил Шаляпин, указывая на белеющее в темноте горло мальчика с отчетливо видимой ранкой.
– Да… Ему удалили голосовые связки.
Мне не было видно лица Шаляпина, но я просто почувствовал, как его передернуло. И как он рукой схватился за свое горло, представив себе…
– Ужас, – выдохнул Шаляпин.
– Да уж, – согласился я.
– Украли голос!
Я коротко изложил ему историю возникновения этой хитровской былички, но певец возразил мне, снова указав на мальчика:
– Вот тут уж не сказки, Владимир Алексеевич! У него действительно украли голос.
Тут за занавеской посветлело, вернулся наш мальчик с лампой. В руке он держал кусок картона, которым хитровцы заколачивают иногда окна без стекол. С одной стороны он был относительно чист и именно там углем было нацарапано несколько рисунков.
– Вот он, – сказал мальчик и отдал картонку Шаляпину. Тот показал картонку мне. На нем углем действительно были нанесены какие-то детские рисунки, в которых я при скудном освещении узнал только неумело нарисованного человека в цилиндре и с палкой. Пальцы другой руки были как будто сжаты в кулак. Было там еще что-то, но тут по лестнице забухали сапоги Рудникова. Я быстро вынул свой чистый носовой платок и, обернув картонку, сунул ее в карман пальто.
Занавеска отлетела в сторону, и в каморку вошел городовой, из-за спины которого робко выглядывал Блоха. Стало совсем тесно.
Рудников был почти с меня ростом и так толст, что форменная шинель едва сходилась на его животе, только слегка стянутом ремнем, – казалось, что пуговицы готовы шрапнелью отлететь в стороны. Пышные пшеничные усы висели концами вниз, а фуражка висела на затылке.
– Опять вы, господин хороший, по моему участку шляетесь, – недовольно проворчал Рудников. – Вас убьют, а мне отвечать.
– Никто меня не убьет, – заметил я небрежно. – А вот вы, господин Рудников, взгляните лучше. Тут у вас юношу зарезали.
Городовой скосил глаза на тело и пожал мощными плечами:
– Почему убили? Может, сам зарезался.
– Ножа-то нет.
– Так нож свои же и стибрили! Хорошо, догола не раздели!
Рудникову явно не хотелось отрываться от своего всегдашнего времяпровождения – лежания на диване с бутылкой наливки. Но и проигнорировать преступление он не мог – в моем лице пресса уже прибыла, и потому просто не заметить убийство, как он обычно и делал, уже не получалось.
– Хорошо, – кивнул я, – но взгляните-ка на шею покойного.
– Что там?
– Похоже, что кто-то перед смертью вырезал ему голосовые связки.
– Да? – мрачно спросил Рудников и с кряхтеньем наклонился. Посмотрев минуту, он вернулся к своему привычному положению и спросил:
– Ну и что?
– Как ну и что? – воскликнул Шаляпин. – Ребенка, еще живого, изуродовали, а ему – ну и что!
– Это кто таков? – нахмурился Рудников. Он не привык, чтобы хитрованская голытьба дерзила всемогущему представителю закона. Я предостерегающе схватил Шаляпина за плечо.
– Это – кто надо, – сказал я дерзко Рудникову. – Знакомый генерал-губернатора.
– Да? – недоверчиво пророкотал городовой. – А чей-то он так одет?
– Для маскировки, – ответил я.
– Для чего?
– Ну чтобы ему в соболиной шубе по Хитровке не ходить. Понятно, господин городовой?
Это городовому было понятно. Он знал, что я иногда привожу на Хитровский рынок своих приятелей из артистической среды. Были среди них и люди довольно известные. Так что Рудников осадил назад.
– Ну и что? – спросил он меня уже спокойнее. – Горло перехватили, а потом в сердце пырнули. С кем не бывает?
– Вот, – ответил я. – В том-то и дело, что горло ему не перерезали. Это – результат медицинской операции. Смотрите – вот швы. Мальчика с Хитровки увели и вырезали ему связки. А потом он, вероятно, сбежал. Но мучители вернулись за мальчиком и убили его, чтобы он никого не выдал.
– Так как он мог выдать – без горла-то? – возразил Рудников.
В запале я уже хотел было вытащить из кармана картонку с рисунками, но почему-то не стал этого делать.
– Не знаю, – ответил я. – Но только попрошу вас составить протокол и отправить тело в морг.
– Зачем? – моргнул городовой. Уж совсем явно было, что ему не хотелось этим заниматься.
