– А кубок вправду был пуст? – спросил я.
– Пуст! Я сидел во втором ряду и видел все точно! Нет, это внушение, это – гипноз. Под гипнозом люди и не такие штуки выкидывают. Вы, Владимир Алексеевич, никогда не увлекались гипнозом?
– Нет.
– А я увлекался. И недурно получалось. Хотите, я вас загипнотизирую?
– Спасибо, не стоит. А вот лучше скажите, не можете припомнить, какого цвета были волосы у девушки?
– Как не припомнить – каштановые. Заплетенные в толстенную косу! Почти как у меня! – Он со смехом потер свою обширную лысину. Правда, отсутствие волос на затылке доктор Зиновьев с успехом компенсировал большой черной бородой с ниточками седины.
– Может, парик? – сказал я с сомнением. Ведь это могла быть и Лиза Макарова…
– Мне уже советовали, – кивнул доктор. – Но так голове летом прохладней, а зимой я шапку ношу!
Он засмеялся, а я сначала недоуменно посмотрел на него и только потом понял, что вопрос про парик он адресовал себе.
– Павел Семенович, – сказал я поспешно, – отчего умер Гамбрини?
Обычно веселый доктор смущенно отвел глаза.
– Понимаете, Владимир Алексеевич, следствие еще не закончено. И я не имею права сообщать о нем подробности. Тем более что вы – журналист. Если мое начальство узнает о нашей встрече – только о встрече, – уже будут мне шишки на голову. А если вы еще и соблазните меня на рассказ, а потом опишете в своей статье… Вы сами понимаете.
Я клятвенно заверил его, что никакой статьи не будет. Но доктор все смущался, как красная девица, – было видно, что рассказать ему хочется, однако долг не дает.
– А давайте меняться, – предложил я. – Я вам расскажу, как закончилось дело с тем мальчиком, у которого вырезали голосовые связки, а вы мне – отчего умер Гамбрини.
– Ах! – вскрикнул Зиновьев. – Как это некрасиво с вашей стороны, Владимир Алексеевич, меня шантажировать! И ведь как успешно вы это делаете! Ну ладно, если дадите мне слово, что ничего из мной рассказанного печатать не будете, то, так и быть, меняемся!
Я коротко рассказал историю с похищением «певчиков» с Хитровки. Про «полковника» и его университетского товарища, известного хирурга. И про опыты, невольным свидетелем чего стал сам Зиновьев.
– Так это был Войнаровский? И вы говорите, что его самоубийство связано именно с этой историей?
– Да.
– Несчастный Войнаровский! Я ведь знал его… И ведь никогда не мог подумать…
– Павел Семенович! Теперь ваша очередь!
– Ну ладно!
Зиновьев подтянул к себе с края стола папку, надел пенсне и заглянул в одну из бумаг.
– Ага! Точно. Ваш фокусник умер от отравления стрихнином.
– Стрихнином? – удивился я. – Не экстрактом эфедры?
– Ну что вы, Владимир Алексеевич, – укоризненно посмотрел на меня патологоанатом поверх пенсне, – думаете, я стрихнина не отличу от эфедрина? Эфедрин присутствует в анализах. Но все же – не он причина смерти. Причина – высокая доза стрихнина. Непонятно, как он вообще его проглотил. Вы никогда не пробовали стрихнин?
– Нет, конечно!
– Он очень горький.
– Но стрихнин – это же яд!
– Да. Однако в малых дозах его используют для, например, улучшения работы кишечника.
Я поставил стакан с допитым чаем на стол и постучал по нему пальцами.
– Странно, – сказал я доктору Зиновьеву, – Гамбрини пил эфедру против приступов астмы. Откуда же взялся стрихнин? Их же нельзя перепутать?
– Нет. Невозможно.
– Странно. Вы уверены насчет стрихнина?
– Абсолютно! – доктор Зиновьев даже пристукнул ладонью по столу. – И даже без анализа содержимого желудка. Милый мой, знаете, сколько в этих стенах побывало тех, кто отправился на тот свет с помощью стрихнина? Десятки! Я таких на глазок могу отличить, не вскрывая. Характерно выпученные глаза, сильный мышечный тонус, переходящий в окоченение, разорванные капилляры кожных покровов лица – это когда кровь идет туда под таким давлением, что капилляры рвутся, – и еще несколько признаков. Тут и гадать нечего. Смерть страшная! Человека так выгибает назад, что перекрывается доступ воздуха. Некоторые просто умирают от удушья.
– Он умер от удушья?
– Нет, доза была сильнее. Хотя в физическом выражении, по объему, она могла быть и небольшой. Четыре-пять миллиграммов.
– Вот как…
– Кстати! – Зиновьев выскочил из-за своего стола и присел на стол передо мной. – Вы знаете, что у экстракта эфедры и стрихнина есть похожий эффект?
– Какой?
– Они возбуждают. В малых дозах, конечно. Усиливается чувствительность. Человек становится активней, превращается в живой радар. Улавливает малейший шум, малейшее движение. Его движения становятся быстрей. Вот – как у меня! – и доктор расхохотался, увидев выражение моего лица. – Да нет! Я просто чай пью крепкий! Мне и этого достаточно!
– Ух! – выдохнул я. – Знаете, Павел Семенович, вы меня сейчас по-настоящему испугали.
– Испугал? Это хорошо. Это – эмоция полезная.
– Да, испугали, но и навели на одну мысль.
– Ну вот! – улыбнулся Зиновьев. – И от меня польза!
– Еще какая! И не в первый раз!
– Только помните наш уговор – никому ни слова!
– Слушаюсь!
– И еще – не ждите следующего трупа, пожалуйста. как разведаете это дело – загляните, расскажите мне. Договорились?
Я тепло попрощался с Зиновьевым и поехал домой обедать.
Не успел я сбить снег с ботинок, как дверь отворилась, и Маша с великим неудовольствием сообщила, что в гостиной меня ждет какой-то пьяница. Пришел, расселся, и теперь она с сестрой вынуждены прервать Великую Рождественскую Уборку. Я выдал ей три рубля, чтобы они сходили купить еще оберточной бумаги, белого холста и бечевки, и пошел смотреть, кого это бог послал. Скажу честно, гостей я приводил часто, и не все они вели себя, как серые мышки, – впрочем, под стать хозяину. И Маша моя уже привыкла к такому образу жизни, взяв за правило не жаловаться, а всякий раз накрывать стол и сидеть в уголке, в старом кресле, наблюдая как бы в домашнем театре за нашими сидячими спектаклями. Но в те дни она подхватила всегдашнюю московскую предпраздничную горячку, оттого и гости теперь вызывали в ней раздражение.
Итак. В гостиной я увидел Владимира Леонидовича Дурова. И удивился изменениям, произошедшим с ним. Одет он был небрежно. Черные волосы торчали во все стороны, а кончики усов были опущены вниз, явно лишенные заботливой руки хозяина. И да – от него несло перегаром. К тому же было заметно, что и те старые дрожжи он уже успел оросить новым возлиянием.
– Вот те на! – воскликнул я. – Владимир Леонидович! Что случилось?
