Саламонский прошел мимо нескольких дверей с красными фонарями и свернул на Колосовку, где были самые тайные, самые опасные и грязные притоны. Потом он зашел в темный глухой двор и, открыв какую-то дверь, скрылся внутри. Я остановился, чтобы осмотреться. Свет из окон домов здесь почти не пробивался через доски, которыми на зиму забивали окна местные обитатели, оставляя только щели для вентиляции – и то, когда не затыкали их тряпками и ветошью – для сохранности тепла. Из-за двери слышались голоса и звук расстроенного фортепиано.
Я пожалел, что не взял с собой своей трости с тяжелой ручкой в виде железного шара. Оставалась одна надежда – на кастет, лежавший в кармане. Нащупав кастет, другой рукой я толкнул старую толстую дверь.
Сразу за ней я попал в комнату с высоким сводчатым потолком, полную пара, дыма и копоти. По стенам метались какие-то тени, а свет исходил от трех или четырех керосинок. В углу чернело фортепиано, на нем высокая статная женщина с красным злым лицом играла мазурку. Далее стояли три стола, на которых между пустых бутылок и объедков валялись игральные карты. Сами игроки, сидевшие вокруг столов, ругались. Пока я стоял, оглядываясь, один из них – седой малый с кривым носом и оспинами на лице, увидев меня, крикнул женщине за фортепиано:
– Эй, Полковница, гляди, гости к тебе.
Та перестала играть и обернулась.
– Здравствуйте! – сказала она красивым низким голосом. – Проходите, пожалуйста. У нас весело. Все трактиры уже закрыты, а у нас есть пиво и водка. Антре, сессуар!
– Глянь, Оська!
– Это что за стрюк? Легавый, ай нет?
Женщина встала и подошла ко мне:
– Барин! Сессуар! Же ву при!
Она схватила меня за рукав и повела к столику у заколоченного окна.
– Вот тут. Персон не вьяндра трубле!
Повернувшись к игрокам, она прикрикнула:
– Ну-ка! Тише вы! Тезе ву!
Седой бросил карты и подошел ко мне.
– Разрешите представиться, барон Дорфгаузен. Отто Карлович.
– Настоящий барон? – спросил я.
– Всамделишный. Спился, извините. Ни копейки не имею за душой. Но если угостите, могу прочитать вам Шиллера в оригинале. Хоть я и сам – оригинал, хоть куда!
– Ну, Шиллера не надо, а угостить могу.
Тут с разных концов комнаты понеслись крики:
– Че там! И нам проставься! Не жалей целкового! Давай, барин, не жидись!
Я заказал пива всей компании. Полковница налила четыре стакана пива, а мне поднесла настоящую хрустальную кружку с мельхиоровой крышкой.
– Пью за твое здоровье! – крикнул «барон» и выдул свое пиво.
Я тоже поднес кружку ко рту и собирался откинуть уже крышку и выпить, как вдруг заметил на ней изображение орла. Тут же в моей памяти предстал замерзающий человек, шепчущий: «Не надо… кружка с орлом… кружка с орлом».
– Нет, – твердо сказал я, ставя кружку на стол. – Не пью пива. Нет ли у тебя, хозяйка, вина?
Из клубов дыма появился здоровый мужик в грязно-серой рубахе навыпуск. Рожа у него была страшная – черная кудлатая борода закрывала почти половину лица, а нос был сломан в двух местах.
– Обидеть хочешь? Пей!
– Нет, – сказал я твердо, – хозяйка, унеси это пиво и принеси мне вина.
Бородатая рожа не спускала с меня глаз. Но полковница быстро пожала плечами, взяла мою кружку и куда-то унесла. Потом вернулась с другими стаканами, наполненными пивом, а передо мной вновь возникла кружка с орлом. Я отодвинул ее рукой.
– Нехорошо-с! – заявил барон Дорфгаузен, заходя справа от меня. – Сами-с угощаете, а не пьете. Нехорошо-с, не по-благородному.
– Ву ле ву буар ён вер авек ну, силь ву пле, мсье, – сказала Полковница, снова пододвигая ко мне кружку.
– Не буду буар, – ответил я твердо, стараясь не упускать из виду барона. Руку я по-прежнему держал в кармане, сжимая свой шипастый кастет.
– Ах ты, сука! – вдруг заревел бородатый и нагнулся, чтобы схватить меня за грудки. – Держи его, Оська, лей ему в глотку!
Я выдернул руку из кармана и ткнул прямо в бороду – там, где разевался вонючий рот. Брызнула кровь, и бандит отшатнулся назад. Я вскочил, держа кастет перед собой. Барон выругался и выхватил из-за спины финку.
Не знаю, чем бы закончилось дело, если бы в дыму вдруг не проступил светлый прямоугольник открывшейся двери и чей-то голос не сказал громко:
– А ну! Что тут у вас?
В комнату вошли трое. Впереди – суховатый мужчина, хорошо одетый, но с пальцами, унизанными перстнями. За его плечом следовал молодой франт с помятым лицом, стриженный по-американски и с американскими же тонкими усиками над влажными чувственными губами. А сзади возвышалась фигура Саламонского.
– Сет идиот не ве па буар де ля биер, – сказала Полковница, – пить не хочет.
Суховатый мужчина с зализанными на прямой пробор волосами склонил голову и внимательно посмотрел на меня. И от этого взгляда мне стало страшнее, чем в тот момент, когда на меня кинулся бородатый. Единственная надежда была на Саламонского – при нем меня скорее всего убивать не станут. Но вдруг он заодно с этими бандитами и не захочет, чтобы я был свидетелем того, что он пришел в этот притон?
– Кудлю кастетом в зубы ткнул! – пожаловался барон Дорфгаузен.
– Да? – спокойно спросил сухощавый.
Но тут, к моему великому облегчению, высказался Саламонский:
– Владимир Алексеевич! Что же это вы? Мы же договорились, что вы снаружи подождете!
Сухощавый резко повернулся к Альберту Ивановичу:
– Ваш человек?
– Мой, – кивнул Саламонский.
– С охраной пришли? Боитесь чего?
Саламонский побагровел:
– Мне охрана не нужна. Я если захочу – кого угодно раздавлю. Друг это мой – журналист Гиляровский.
– Гиляровский? – сухощавый повернулся ко мне, но уже заинтересованно. – Тот самый Гиляровский? Король репортеров?
Я кивнул.
– Так меня называют.
– Что же вы сразу не сказали?
Он посмотрел на стол, увидел кружку с орлом и болезненно поморщился.
– Уберите это. Налейте господину репортеру из моей бутылки.
– Спасибо, но я пойду, пожалуй, – сказал я, не выпуская кастета из пальцев. – Уже поздно.
Сухощавый повернулся ко мне.
– Конечно. Всего хорошего. Только вот что… Надеюсь, все тут произошедшее останется между нами? Никаких статей? Это просто частное недоразумение. Вы понимаете? – последние слова он сказал с особым нажимом.
Я кивнул.
– Я тоже пойду, – сказал Саламонский. – Дайте мне мое пальто.
