– Пожалуйте на второй этаж, а там – направо. Кабинет 205 – это вторая дверь по правой же стороне.
– Благодарю.
Я поднялся по лестнице. В коридоре второго этажа горела только одна лампа – видимо, из экономии. Вероятно, почти все сотрудники уже разошлись по домам – было тихо, и мои шаги гулко отдавались по стенам.
«Неуютное ощущение…» – подумал я и постучал в дверь кабинета с латунной табличкой «205. Следователь Архипов З.Б.»
Захар Борисович сидел за столом и читал книгу при свете настольной лампы. За его спиной на стене между окнами, забранными решеткой, висел непременный портрет императора. Перед сыщиком стоял стакан с недопитым чаем. Он поднял голову, захлопнул книгу и протянул ее мне.
– Владимир Алексеевич! Не подпишете?
– Что это?
Я взял книгу в руки. На обложке не было никакого названия – похоже, она была переплетена в частной мастерской. Но когда я открыл ее и увидел, что внутри, эта книга чуть не выпала из моих рук!
– Откуда? – ошарашенно спросил я.
– Да-с, – с довольной улыбкой Архипов откинулся на стуле, – у нас тут в сыскном отделении можно найти много чего интересного! Увы, оригинальной обложки не сохранилось. Но все остальное – вот. Можно сказать, библиографическая редкость!
Библиографическая редкость… И правда. Это был чудом уцелевший экземпляр моих «Трущобных людей», весь тираж этой книги сгорел в печи Сущевской полицейской части после приказа цензоров в 87-м.
Я держал ее в руках, как отец держит потерянного и вновь обретенного ребенка. У меня сохранилось всего два экземпляра, и я был уверен, что они – все, что осталось от тиража. Книга, как мне говорили, разошлась в списках, но вот – вот еще один экземпляр…
– Кто-то из полицейских спас ее, – сказал Архипов, вероятно, угадав, о чем я сейчас думаю, – сорвал обложку и унес под мундиром. Представляете!
– И кто этот полицейский?
– Неважно, – улыбнулся Архипов, – так подпишете?
– Отдайте ее мне, – попросил я, – или продайте.
– Увы, – еще шире улыбнулся Архипов, – никак не могу. Книга эта оприходована в качестве вещественного доказательства. Ей присвоен номер. А вещественные доказательства, да еще и пронумерованные, из этого здания выносить строго запрещается.
Я пролистал книгу и еще раз осмотрел ее. Похоже, за эти двенадцать лет книгу часто читали.
Вздохнув, я принял от Архипова ручку и написал:
«Сыскному отделению города Москвы. И под рубищем бьется человеческое сердце. Владимир Гиляровский, 23 декабря 1899 года».
Прочитав мою надпись, Архипов кивнул.
– Спасибо, Владимир Алексеевич, прекрасные слова. Конечно, я бы предпочел, чтобы вы написали: «и под мундиром», но требовать у вас этого не буду. Садитесь, пожалуйста, разговор будет не сказать чтобы долгим, но важным.
Я сел.
– Извините, не могу предложить вам чаю, – продолжил сыщик, – куб остыл, кипятка больше нет. Хотите что-нибудь покрепче? У нас, конечно, не принято на работе, но кое-что имеется.
– Нет, спасибо, – ответил я, – лучше сразу к делу.
– Ну, на нет и суда нет, – улыбнулся он. – Люблю эту поговорку.
Архипов коротко рассмеялся и тут же стер всю веселость со своего лица. Немного наклонившись вперед, он устремил на меня пронзительный взгляд.
– Гиляровский, что вы вообще делаете в цирке Саламонского?
– Готовлю материал про новогоднее представление, – ответил я, так же прямо и неотрывно глядя ему в глаза. Ничего – играли мы в «гляделки» и не с такими господами.
– Нет, Владимир Алексеевич, простите, так не пойдет. Вы уж сразу представьте себе, что все ваши карты передо мной открыты. Давайте уж будем исходить из того, например, что ваши перемещения за последние дни мне известны. И известны даже подробности некоторых ваших разговоров.
– Что же, – недовольно, но с внутренней тревогой, спросил я, – вы за мной следили, что ли?
– Опустим этот момент, – твердо ответил Архипов.
– Но по какому праву? Я – журналист. Не преступник, не революционер, не совершал ничего противозаконного. По какому праву вы за мной шпионили?
Архипов взял со стола мою книгу и убрал ее в ящик стола. А потом внимательно на меня посмотрел.
– Не по праву. По необходимости. Убит Артур Гарибян. Вероятно, завтра будет убит кто-то еще. Я стараюсь предотвратить эту смерть. Вот и все. И для этого использую все имеющиеся возможности. В том числе и слежку за вами. Просто потому, что вы проявляете высокую активность в этом деле.
Я сердито крякнул.
– Вы говорите, что стараетесь предотвратить новую смерть. Я тоже.
Архипов кивнул:
– Я так и предполагал. Но зачем? Хотите собрать материал для газеты?
– Нет. Меня попросили.
– Кто?
– Кто только не просил! Это и неважно. Вам-то это зачем?
– Был ли среди них, – спросил сыщик, – Владимир Дуров? Впрочем, не отвечайте. Я уверен, что да.
Я пожал плечами. Спорить или скрывать, кажется, не было никакого смысла.
– Вы знаете, что Дуров – среди подозреваемых? Ему запрещен выезд из Москвы на период следствия.
Я кивнул.
– Знаете ли вы, что в его гримерной комнате был обнаружен пузырек из-под стрихнина?
– Да. Он мне сказал.
– Знаете ли вы, что у Дурова с Гамбрини была давняя взаимная неприязнь.
– Да, но только неприязнь.
– Кое-кто из артистов употреблял такое сильное слово, как «ненависть».
– Ну! – возразил я. – Слово чересчур сильное! Во всяком случае, со стороны Дурова не было никакой ненависти к Гамбрини.
– Гарибяну, – поправил меня Архипов.
– Гарибяну, – согласился я.
– Знаете ли вы, что в тот момент, когда Гарибян выпил стрихнин, Владимир Дуров находился поблизости от него. Как он утверждает – в своей гримерной. Но никто подтвердить его алиби не может – в тот момент свидетелей не было.
Я вспомнил, что во время представления Дуров действительно покинул директорскую ложу за некоторое время до номера Гамбрини.
– Но вы все равно его не арестовали? – спросил я.
Архипов расслабился и откинулся на спинку стула.
– Да. У нас есть против Дурова только косвенные улики.
– Ага! – сказал я. – А как же пузырек? Вы проверяли отпечатки пальцев?
– Конечно. На пузырьке есть чьи-то отпечатки, но они смазанные и узнать по ним, кто именно брал пузырек, мы не можем.
«Значит, Лиза в безопасности», – подумал я с внезапным облегчением.
