Одевшись, я увидел саму афишу и нарисованный на ней череп – рисунок был сделан в спешке, карандашом. Глазницы являли собой два незавершенных круга. Возле стояли несколько человек, среди которых я узнал репортера Кривоносова, писавшего под псевдонимом «Ищейка» в «Московский листок». Он тоже узнал меня, подмигнул и указал пальцем на череп.
Похоже, удержать эту историю внутри цирка не удастся.
18
Рождественское представление
Удивительно, насколько женщины бывают не чутки! Каких трудов мне стоило разъяснить Маше необходимость присутствовать на праздничном представлении в цирке. Мы даже немного поссорились – я ушел вечером, хлопнув дверью. Впрочем, я был уверен, что, немного посердившись, она все же поймет меня.
Я решил не брать извозчика и пошел пешком, через дворы. У цирка под фонарями толпился народ – многие, проходя мимо афиши, приостанавливались и смотрели на череп, шептались – похоже, весть о предстоящем «смертельном номере» уже разлетелась в московской публике. И точно – я заметил нескольких репортеров разных газет – с иными мы раскланялись, а других я постарался не заметить, впрочем, как и они меня. Хотя вне выполнения редакционных заданий мы, как правило, не чинились, но тут чувствовался напряженный нерв предстоящего события – и чем больше становилось репортеров, тем острее развивалось у них чувство конкуренции.
Я протолкался сквозь толпу, кивнул билетерам, отдал свое пальто в гардероб и, проскользнув мимо них, быстро ушел во внутренний коридор, где столкнулся нос к носу с Саламонским. Он был во фраке, но нервно мял свои ладони. Увидев меня, бывший директор резко остановился.
– А вот и вы! – недовольно сказал он. – Ну что? Что вам удалось узнать?
– Очень много, – ответил я нервно, – и у меня к вам есть несколько вопросов, Альберт Иванович. Вот только вы куда-то пропали.
– Ну и что? – вспылил Саламонский. – Вы что, меня подозреваете?
– Да, – сказал я просто, – вас тоже.
Он опешил. А потом начал надуваться, как индюк, решивший броситься в драку.
– Меня?! Да вы в своем уме?
– В своем, – уверил я. – Вот если бы вы нашли время ответить на мои вопросы, это было бы другое дело. А сейчас я подозреваю сразу несколько человек. Вы мою записку получали?
– Лина, – ответил он, поморщившись, – Лина сказала мне про вашу просьбу.
– И?
– Буфетчика я отослал и наказал, чтобы его сегодня не пускали ни под каким предлогом. И конюха тоже отправили домой. Но зачем?
– Лучше, если они сегодня побудут не здесь, – ответил я. – Надеюсь, что эти меры помогут.
– Думаете, кто-то из них?
– Не исключено.
– А я-то тут при чем?
Я не считал коридор лучшим местом для подобной беседы и хотел предложить продолжить ее где-нибудь еще, но тут из кабинета спустилась Лина.
– Владимир Алексеевич, спасибо, что пришли, – сказала она. – Альберт, почему вы стоите здесь? Почему не идете в ложу?
– Да вот, – недовольно скривившись, ответил Саламонский, – выясняем с господином Гиляровским некоторые вопросы.
– Сейчас начнем, – сказала Лина, – вы можете выяснить ваши вопросы после представления?
– Надеюсь, да. – Я выразительно взглянул на Саламонского.
Тот мрачно хмыкнул, повернулся и пошел вперед. Молча мы поднялись в ложу и сели там. Причем я постарался занять место с другой стороны от оркестра, чтобы он не оглушал меня, как в прошлый раз.
– Как я вам говорила, сегодня мы не готовили ничего особенного, – наклонилась ко мне Лина. – К тому же в программе будет всего два отделения – чтобы публика успела домой на праздник.
В этом, конечно, был резон. Все-таки Рождество в России всегда считалось праздником семейным, не то что Новый год. Оттого все представления делались укороченными.
Публика, громко переговариваясь, занимала места. Нижние ряды чернели фраками вперемежку с разноцветными дамскими туалетами. Повыше сидела публика проще, но по случаю праздника также одетая аккуратно и торжественно. И только самые верхние ряды, куда билеты стоили дешево, наполняла все та же шумная толпа студентов, молодых рабочих, подмастерьев и солдат. Я внимательно оглядывал ряды, выхватывая знакомые лица. Так слева в первом ряду мне удалось заметить профиль следователя Архипова, которого, несомненно, уже оповестили про череп на афише. Рядом с ним сидело несколько мужчин, в которых легко было угадать переодетых полицейских. В какой-то момент мне показалось, что я вижу Дёмку Тихого и кого-то из его дружков – но они сидели так, что их скрывали от меня другие люди. Я все пытался высмотреть – точно ли это был хозяин притона на Грачевке или кто-то похожий на него, но тут наконец оркестр грянул марш для парада-алле, манеж наполнился артистами.
В этот момент гардина директорской ложи раздвинулась, и в нее вошел Анатолий Дуров.
– Я посмотрю? – громко сказал он, стараясь перекрыть грохот, издаваемый музыкантами. Саламонский оглянулся на него и молча кивнул. Анатолий подошел к Лине, и директриса протянула ему руку для поцелуя. Дуров-младший коснулся губами перчатки Лины, кивнул мне и сел рядом – почти как его брат несколько дней назад при таких же обстоятельствах.
Я не буду описывать представления – оно было похоже на то, что мы уже видели. Замечу только, что артисты явно нервничали. У «китайца»-жонглера все время падали с бамбуковых шестов тарелки, что вызвало даже жидкие аплодисменты нижних рядов и свист с верхних. Видел я и выступление Дурова – он вышел с тем самым номером, который репетировал, когда мы наблюдали за ним с братом. У Владимира Леонидовича все прошло без сучка и задоринки – он сорвал восторженные аплодисменты. Публика смеялась, глядя на Акакия Макакиевича и четвероногого городового. Я глянул в сторону Архипова и его людей – они сидели с каменными лицами и не хлопали.
Мне казалось, что представление тянется чрезвычайно долго, все номера представлялись мне затянутыми – впрочем, я списал это ощущение на нервозность и ожидание трагедии. Правда, когда закончилось первое представление, я немного воспрял духом – ничего экстраординарного так и не произошло. Вероятно, меры, которые были приняты, все же принесли свои плоды. Это же показалось и Лине Шварц. В антракте она повернулась ко мне.
– Владимир Алексеевич, – сказала она, – как вы считаете, нас можно поздравить?
Я пожал плечами.
– А что? – спросил Дуров-младший. – Что вы сделали, Владимир Алексеевич?
– Попросил на сегодняшний вечер удалить из цирка буфетчика и конюха. Если они замешаны в этом деле, то сегодня ничего не произойдет.
– А! – сказал Дуров-младший. – Правильно.
– Не сглазьте, – проворчал Саламонский.
Мы с Дуровым синхронно сплюнули три раза через левое плечо и постучали по деревянным перилам ложи.
