– Пристрою обязательно, только…
Договорить ей не дал телефонный звонок:
– Это твой обормот! – грубо сказала она и нажала на кнопочку, – да, пусяра, привет. Я нормально. Завтракаю, вот.
Тут зазвонил мой телефон и на экране высветилось имя Эдвард. Я протянула телефон Таше, чтобы она увидала, кто звонил, отошла к окну и подняла трубку:
– Ирина, здраВСТВуйте.
– Здравствуйте, Эдвард. Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, хорошо. Я нашел для Ваз настоящий бриошь.
– Очень приятно это слышать. Я, правда, и сама могла его испечь, но мне очень приятно, что вы хотите меня им угостить.
– О, да, с удоволствием! Давайте сегодня вечером?
– Я не против. Я заканчиваю в семь, и в восемь мы бы могли с Вами встретиться. Мне удобно на Тверском бульваре.
– Да, конечно, а где именно?
– Можно на лавочке, на этом бульваре…
– Ах, да, эта же бульвар. Тогда я буду ровно в восемь Ваз ждать.
– До встречи.
К этому времени Таша уже тоже закончила разговор с Кириллом:
– И я тоже в восемь встречаюсь.
– Ну и отлично, – спокойно отреагировала я.
– А камера только одна.
– Давай сегодня ее возьму я, чтобы тебе легче было.
– А ты?
– Обойдусь. Ты ведь мне все расскажешь.
– Как-то ты уж очень быстро от него отказываешься.
– Таш, я не отказываюсь. Я просто устала…
– Может ты на моего Эдварда глаз положила?
– Я тебе запись принесла? И сегодня принесу. Не мучай меня. Давай работать.
– Я же твоих глаз на этой камере не видела…
– Ну да, они у меня тааак горели, таааак горели! – пошутила я.
– И я об этом, – Таша улыбнулась, – ладно, посмотрим какой бред ты ему споешь сегодня.
– Наверное речь пойдет о конце света.
– Чего это вдруг?
– Я же должна опять зарыдать, так? А какая еще причина, кроме целлюлита, естественно, может быть, чтобы довести меня до слез? Кончено же конец света!
– Только за руки его не хватай, как будто боишься, что мы сейчас все умрем.
Я рассмеялась:
– У меня принципы – три месяца ни-ни!
– Даже за ручку?
– Таш, ну что ты как маленькая. Это я принципы для Эдварда придумала. Вот такая я строгая и правильная дама!
– А, ну тогда ладно, я согласна.
Вечером, после работы я заехала домой, нацепила на себя кофту со встроенной камерой в виде пуговицы и поехала на встречу с Эдвардом.
Очень трудно описать какие я к нему испытывала чувства. Да, он мне нравился, но скорее как брат. И, конечно же, мне нравилась его влюбленность и готовность делать все по моему первому желанию. Он пришел с огромным букетом, наверное, штук пятьдесят, нежно фиолетовых роз, очень опрятный и его глаза горели, как фонари на Тверском бульваре. Нет, даже ярче. Мы сначала посидели в «Бублике». Он настаивал на хорошем ресторане, где можно испробовать на десерт бриошь, но я его уговорила оставить этот ресторан на выходные, так как этот ресторан находится не в центре города, а тратить сейчас свое время на дорогу не хотелось. Мы перешли на ты. Как-то почти сразу, и у меня было такое впечатление, что я его знаю уже много лет.
А после легкого ужина (я заказала только теплый салат и чашку кофе, а он стейк из лосося с овощами на пару) я сама предложила поехать к нему. Он очень удивился. Но я это попыталась объяснить так:
– Я не хочу водить тебя за нос…
– Это как?
– Не хочу тебе морочить голову. Это выражение ты знаешь?
– Да, слышал.
– Мне необходимо увидеть, как ты живешь. Понимаешь?
– Конечно, все возможно… – лепетал он, но так все еще ничего не понимал.
– Я патологическая чистюля. У меня куча правил, которые необходимо соблюдать.
– Я согласен соблюдать все! – испугался Эдвард.
– Это уже второй шаг. Первый-это если я позволю быть тебе рядом со мной. А вот это я решу только когда посмотрю, как ты живешь.
– У меня хороший квартира, три комнаты и гостиная.
– Меня интересуют не размеры, а чистота. Я не буду жить с грязнулей. И перевоспитывать его тоже не возьмусь. У меня очень много правил и все нужно соблюдать.
– Я готов! – отозвался мой поклонник.
– Их много, – я прищурилась.
– Хорошо, давай поедьте ко мне и все запишем, – предложил Эдвард.
И мы поехали.
Его квартира в Калошном переулке оказалась очень уютной, светлой и просторной:
– Так… – я прошла в гостиную, – значит, тебе нравится минимализм…
Эдвард выглядел немного испуганным. Он осмотрелся, как будто видит эту квартиру впервые и спросил:
– Эта минимализм, да?
– Очень похоже. Отказ от субъективности, репрезентации, иллюзионизма.
Эдвард посмотрел на меня, как на инопланетянина. А я, продолжая прогуливаться по просторной гостиной, продолжала:
– Минимальная трансформация, простота и единообразие форм, монохромность, и я бы сказала, творческое самоограничение. Отвергая классические приемы и используя серийные, конвейерные методы индустриального производства…
Остапа несло! Я мерила шагами комнату и была сама от себя без ума. Если бы я попробовала так изъясняться с Кириллом, то максимум хорошего, чтобы я услышала – это был бы шепот стен или их молчание. Впрочем, от Эдварда тоже никаких звуков еще не исходило. Но скорей всего, Кирилл бы не молчал, а ответил так: «Хорош выделываться». И может еще, потом, добавил бы: «Ужин скоро?». Причем это бы он сказал не после пятилетнего проживания под одной крышей, а в первый день знакомства.
Я замолчала, задумалась на секунду и усмехнулась. Сама себе. За то, что только сейчас стала понимать, кто был возле меня все эти годы. И еще, что этот «кто-то» совсем мне не подходит.
– Как мне нравяТСя такие женщины! – Эдвард стоял у стеночки и, держа руки как при молитве, восхищался мной.
– А ты рано радуешься. По тому как ты живешь можно узнать о тебе все! Не боишься?
Эдвард засмеялся. Громко. Я впервые увидела, как он смеется и мне очень понравился его смех.
– Артефакт в минималистском интерьере – это символ свободы. Свободы не только от лишних вещей или темных углов, где иногда хранится ненужный хлам, но и свободы от семьи. Посмотри – здесь нет ни одной перегородки, все комнаты связаны между собой, образуя одно большое пространство и четко делят эту квартиру целиком на одного хозяина – на тебя. Здесь нет места другому человеку. Здесь нет места семье, детям, огромной пушистой елке с подарками на Новый год. Здесь даже нет места шумной дружеской компании у этого камина, – я указала на черный, искусственный камин возле столовой, – с бокалом французского вина. Здесь есть только ты один.
