Раздался звонок домашнего телефона. Сердце бешено забилось, Алька бросилась к нему, подняла трубку.
– Аленький, это я.
– Ты не звонил мне три дня. Три дня! – не справившись с эмоциями, закричала Алька.
– Я все время был возле отца. Он умер.
– Мне очень жаль… – все, что смогла выговорить Алька.
– Я завтра вечером приеду. Жди.
Зажав трубку в руках, как будто это какой-то бриллиант, Алька присела не корточки и прошептала коротким гудкам:
– Ну вот и все. Конец мучениям. Семь месяцев, двадцать три дня и четыре часа. И сейчас он свободен.
Потом вскочила, как сумасшедшая, запрыгала по комнате, разбрасывая на ходу вещи, и закричала:
– Он свободен! Мой Игорь свободен!
Потом, утопая в горячей, душистой ванне, Аля ощущала себя блаженно невесомой и счастливой, она даже почувствовала приятный привкус счастья, тягучий, как кофейная конфета. Солнечная, неуловимая энергия любви опьяняла и наполняла ее. Она даже устыдилась, что совсем недавно, каких-то три часа назад, думала о том, чтобы убить эту любовь. Хотя она прекрасно знала, что любовь нельзя убить, что она как Ванька-встанька, у которой есть какая-то специальная деталь, которая все время поддерживает его. Так и в любви – она будет всегда. Любовь – вечна!
***
Весь день Алька готовилась ко встречи. Сколько они не виделись? Она подошла к календарю. Семнадцать дней. И три из них, последних, она даже не разговаривала с ним. Но сейчас все будет по-другому. Она приготовила ужин, накрыла на стол, вытащила из серванта вазу – он обязательно принесет ей цветы. Они сядут здесь, на тесной кухоньке и будут говорить, говорит, говорить…
Позвонили в дверь, и она бросилась навстречу своему самому любимому человеку. Открыла, и чуть не упала в обморок. На пороге стоял Игорь с Таксой. Он аккуратно пододвинул ошарашенную Альку, и зашел в квартиру.
– Я специально пришел с Таксой, чтобы ты не сомневалась в том, что я тебе сейчас скажу.
Такса прятала глаза, смотрела в пол и как-то отрешенно, но загадочно-счастливо поднимала уголки своих тонких губ. Игорь что-то говорил про договор с отцом, клялся, что любит только Альку, ее одну, указывал руками то на Таксу, то на Альку, просил подождать еще пару месяцев, взад-вперед ходил по коридору и убеждал, убеждал. Только кого, Алька никак понять не могла. Очередной раз, посмотрев на блаженную, чуть скрытую улыбку Таксы, на ее огромный живот, который она прикрывала руками, она открыла входную дверь и, обращаясь к Игорю, процедила:
– Пошел вон!
***
Любовь прожила менее суток. Всю ночь она кричала, билась слезами об подушку, но к утру началась агония и вскоре она умерла.
Алька похоронила ее рано утром, в ближайшем кафе. Она потушила об нее окурок и, улыбаясь первым лучам солнца, вышла из накуренного помещения.
Я прочитала рассказ, отдала листочки Таше и спросила:
– Ты правда думаешь, что любовь можно убить?
Таша присела на стул рядом со мной и хмыкнула.
– Мне кажется, что мы всегда будем что-то испытывать к человеку, которого любили. Даже когда пройдет десять или двадцать лет. Потому что этот человек был частью тебя, он поселился здесь, – я указала на грудь, – и вытащить его оттуда мы не в силах.
– Я так и думала! Ты до сих пор любишь Кирилла! – воскликнула подруга и почему то схватилась за голову руками.
– Я не люблю его. Но у меня всегда будет дрожать голос и может, даже, подкашиваться ноги, когда я буду его случайно видеть. Потому что он был частью меня целых семь лет. Мы с ним ни на один день не разлучались, понимаешь? Он никогда не станет мне чужим. И мне никогда не будет безразлична его судьба.
– Скажи еще, что ты желаешь ему добра.
– Конечно. А как же еще?
– Вообще-то, скажем так, в основной массе, когда люди расходятся, то мечтают, чтобы с его бывшим случился, как минимум, какой-то колит, а уж лучше трехсторонний бронхит.
Я хихикнула:
– А третье сторона воспаления откуда?
– А это простуженные жабры! И вообще, про это миллион раз даже в кино обсуждалось: идешь ты такая вся крутая, а тут он – жалкий прыщ на попе у слона. И он обязательно толстый, как бегемот, и постарел, и возле него какая-то мокрая курица, которая даже мизинца твоего не стоит, но самое главное – он несчастен и ужаааасно жалеет, что вы не вместе. Неужели ты этого не хочешь?
Я улыбнулась и лукаво посмотрела на подругу:
– Хочешь сказать, что ты хочешь, чтобы Эдвард женился на мне и был несчастен?
Таша задумалась.
– И ты, наверное, хочешь, чтобы мы прожили с ним лет десять, а потом случайно встретились на выставке импрессионистов?
Таша молчала, а я решила продолжить дискуссию.
– Стоим мы такие с Эдвардом у «Кувшинок», Моне, и тут подходите вы с Кириллом…
– Нет, только не Моне. Пусть это будет Шагал.
– Вообще-то он эспрессионист…
– Да? А так по нему и не скажешь, – Таша закусила губу и улыбнулась.
– Хорошо, пусть будет Шагал. Вот стоим мы у картины «День рождения» и тут подходите вы с Кириллом…
Таша вытянула ладонь вперед, чтобы я замолчала, встала, выгнув спину, и подошла к картине, которая висела у меня в офисе на стене:
– Боже, какие яркие краски! Какое искажение цвета и формы!
Я тоже встала и подошла к картине. Играть, так играть:
– А почему они летают, как ты думаешь? Почему они парят в пространстве? – и уставилась на картину.
Таша вопросительно посмотрела на меня и на секунду растерялась. Мне этой секунды хватило, чтобы перевести разговор в нужное русло:
– Ой, Кирилл, Таша, а вы что тут делаете?
Таша с удовольствием отключила внимание от картины:
– Да вот, решили прикоснуться к прекрасному.
– И как? – шепотом спросила я у подруги, – ножки не подкашиваются? Вот же он, твой Эдвард, рядом со мной стоит.
Таша взглянула на пустоту позади меня:
– Наивняк.
– В смысле? – не поняла я.
– Ты думаешь, что мы с тобой не будем встречаться?
– Ну…
– И увидимся только лет через десять?
Я опять неопределенно промычала.
– Ты же без меня уже жить не сможешь!
– А, это да, – я засмеялась и обняла подругу.
– Десять лет… Во даешь! Как только язык такое повернулся сказать.
