Вскоре уже все железные драконы изрыгали пламя, и воздух наполнился громом и грохотом камней. Откуда-то сверху с башен в ответ раздавались выстрелы из меньших орудий, но они не могли точно бить на большие расстояния и, лишенные пространства для маневра, легко становились жертвами тяжелой артиллерии врага. Дым из пушек сливался с облаками пыли. В этих неестественных сумерках даже самый зоркий канонир был не в состоянии оценить нанесенный ущерб.
Артиллерийский обстрел не затихал до самого полудня, когда объявили небольшой перерыв, чтобы подвезти боеприпасы и дать людям, теперь таким же черным, как их орудия, немного передохнуть. С пункта наблюдения на высокой башне рядом с батареей Чезаре и другие командующие ждали, когда уляжется пыль. Взору их предстали очертания раскуроченных зубчатых стен слева от подвесного моста. Людей в поле зрения не было, но когда уши их привыкли к тишине, они расслышали крики и плач. Верхушка одной из башен была полностью разрушена, орудия сломаны, то там, то тут прорывались языки огня. Все стены были в дырах и отметинах, но сквозных пробоин нападавшие не увидели. Чезаре повернулся к д’Алегре и Вителли. Они кивнули. Когда на башне показались люди с ведрами воды в руках, он отдал приказ вновь начать обстрел. На этот раз их остановит лишь ночь.
Крепость, столько лет простоявшая несокрушимой, подвергалась обстрелу целый день. Наутро в воскресенье пошел снег. Под градом ударов огромная часть внешней стены с юга обрушилась в ров, и обломки каменной кладки образовали импровизированный мост почти до его середины. Войска Чезаре уже подготовили плоты. Люди – швейцарцы и гасконцы в первых рядах – заполняли их, плыли, а затем карабкались по камням, так что не успели еще оставшиеся в крепости пушки нацелиться на переправу, как пробоина была взята.
Волна за волной солдаты наводняли крепость, и жажду победы разжигало долгое ожидание схватки. Трупы падали к их ногам. Из укрепленной цитадели, где нашли себе убежище Катерина и ее офицеры, отдали приказ поджечь склады и боеприпасы. Но в последовавшем хаосе дым и огонь ослепляли защитников сильнее, чем нападающих, а гасконцы и мечники вскоре прорубили себе дорогу, пробив тараном дверь, ведущую к винтовой лестнице. Наверху забаррикадировались и ждали Катерина Сфорца и ее свита.
Другие осаждавшие двинулись по опущенному мосту. Первой шла кавалерия с Чезаре и д’Алегре во главе. Пока лошади прокладывали себе путь по снегу и слякоти, переступая через тела и обломки, становилось все холоднее. Однако, оказавшись в цитадели, Чезаре почувствовал раздражение: дверь в комнаты узников, пусть и открытую, перегородила дюжина истекающих кровью гасконских солдат.
Герцог Байи в смущении поспешил поприветствовать его, ожидая гневной тирады.
– Я… Это правила ведения войны, герцог Валентино. Цитадель взяли мои войска, и герцогиня Форли сдалась моему коннетаблю
[11]
, понимая, что будет узницей Фра…
– Ах, вы не посмеете, – злобно засмеялся Чезаре. – Я веду эту армию, а вы и ваши люди воюете на моей стороне.
– Сир, в первую очередь мы французы, и наша преданность….
– Герцог Валентино, – мягко перебил его, появившись из-за спины Чезаре, д’Алегре, – как французский дворянин вы знаете, что по военным законам женщину нельзя брать в плен. Герцог Байи лишь удерживает даму от имени короля Людовика. Теперь она находится под его защитой.
– Защитой! Боже всемогущий. Скорее уж она стала его трофеем. – Чезаре горько засмеялся. – Вы хотите денег. Выкуп. Вот в чем дело. – Даже д’Алегре стушевался. Планировали ли они это с самого начала? Неудивительно, что они сражались как черти, если хотели добраться до нее первыми. – Я и забыл, что вы специалист по этой части. Ведь это вы «позаботились» о Джулии Фарнезе и моей тетушке, когда она везла ее обратно в Рим незадолго до вторжения, так?
Д’Алегре пожал плечами. Он не желал этого стыдиться.
– Я с удовольствием выполнил свой долг, принял их капитуляцию и обеспечивал их безопасность под юрисдикцией короля до тех пор, пока они не были доставлены обратно его святейшеству. В безопасности и добром здравии.
– Ах да. Тогда скажите, эта «дама» наверху ценится выше или ниже, чем они?
Три тысячи дукатов. Именно столько заплатил отец. Он помнит это, потому что по улицам сразу поползли шутки о том, как дешево стоит куртизанка папы римского. В своем рыцарском порыве д’Алегре порядком прогадал в деньгах. Несомненно, теперь он хочет наверстать упущенное. «Вы смеетесь над нами у нас за спиной, – думал Чезаре. – Но хорошо смеется тот, кто смеется последним». Он повернулся к герцогу Байи:
– Шесть тысяч.
– Что?
– Я дам вам за нее шесть тысяч дукатов.
Кто-то у него за спиной, видимо, тот самый коннетабль возбужденно забурчал, глаза его широко раскрылись и стали похожи на два чайных блюдца.
– Я… я не знаю…
– Очень хорошо. Пять тысяч.
– Но….
– С каждым отказом сумма будет понижаться. Осторожней, Байи. Когда эта история достигнет ушей короля, он ведь может принять мою сторону, а не вашу. Пять. Или вы предпочтете сумму ниже?
Байи с тревогой посмотрел на д’Алегре, но переговоры, очевидно, были окончены. Герцог отступил в сторону, и люди Чезаре ворвались на лестницу. Послышались крики, зазвучал топот ног. Женщины пронзительно заголосили и зарыдали навзрыд, будто у них на глазах произошло убийство, раздались нарастающие звуки борьбы, и наконец вниз стащили вопящую и брыкающуюся Катерину Сфорцу.
– Грязные ублюдки! – ругалась она, когда ее волокли по комнате. – Я сдалась королю Франции и более никому! Гнить вам всем в аду за такой бесчестный поступок!
Дворяне потупили глаза. Хоть возможность получить за кого-то выкуп является ценным дополнением к войне, в шатрах французских командующих обсуждали и шансы склонить Катерину к плотским утехам. Как будто эта женщина по своей воле отдала бы им то, что другие смогли бы взять только силой.
Когда ее выталкивали в дверь, она все еще кричала.
* * *
Празднования продолжались до поздней ночи. Все прониклись духом победы. Участники взятия крепости ликовали. У каждого уже была наготове история о том, как он едва избежал смерти, кое-кто хвастался открытыми ранами – дурман битвы еще притуплял боль, и они не задумывались о том, сколько мучений принесет утро. Чезаре шел по лагерю, болтал и смеялся вместе с солдатами, обнимал покрытых копотью канониров и их помощников, а те вновь и вновь жаждали пережить все великолепие обстрела, и с каждым пересказом события дня превращались в легенду.
К тому времени, как он со своей охраной вернулся обратно в город, уже стояла глубокая ночь, и на пустых улицах им встретились только несколько пьяных бродяг. Снег на дорогах превратился в лед. Наступившая после многих дней оглушительной пушечной пальбы тишина почти пугала.
Женщина, которая когда-то правила двумя городами, теперь сидела в заколоченной досками комнате на самом верхнем этаже занятого им дворца. Чезаре не собирался мыться и менять одежду. Он не мог вспомнить, когда в последний раз спал. Но битва еще не окончена.
