* * *
На следующее утро его приемная кишела доброжелателями, городскими вельможами, французскими дворянами, было даже несколько его собственных кондотьеров. Их влекло сюда любопытство, превосходящее по силе любое похмелье. Отосланный на рассвете гонец был уже на полпути к Апеннинам с новостями о блистательной победе, а другой ожидал, не раскроются ли новые подробности, ради которых тоже стоит отправиться в путь. Жажда папы знать о каждом движении своего сына была хорошо известна, но когда речь идет о славных подвигах, рассказ становится тем лучше, чем дольше его ждут.
Дверь в комнату Чезаре наконец открылась, но из нее вышел не герцог, а его самый верный слуга-испанец. Вышел, а затем плотно закрыл дверь за собой.
– Господа! Господа! Мне велено передать вам добро пожаловать и доброго утра от его превосходительства герцога Валентино, правителя Имолы и Форли. Он благодарен вам за добрые пожелания и желает вам того же и в разы более. Но в настоящий момент он пишет письма отцу. После чего хотел бы немного отдохнуть. Ночь была… насыщенной событиями, – осторожно сказал он, на что собравшиеся одобрительно заулюлюкали. – Уверен, вы и сами можете представить.
– А насколько насыщенной событиями была эта ночь для Воительницы? – перекрыл других громкий голос Вителоццо Вителли. Если мужскую доблесть оценивать лишь в цифрах, Вителли восхваляли бы куда больше, однако в те дни он страдал от сыпи на лице и острых болей по всему телу. Трофеи войны. Чего только в качестве них не получишь. – Ну же, Микелетто! Ты не можешь выпроводить нас ни с чем. Снаружи десять тысяч человек, рисковавших жизнью, чтобы сделать эту ночь незабываемой. Нам надо им что-нибудь сказать.
Микелетто пожал плечами.
– Не хотелось бы бросать тень ни на чью репутацию, – произнес он, более чем обычно наслаждаясь отведенной ему ролью. – Но сегодня утром при встрече герцог поделился со мной одним наблюдением… – И он повторил им слова Чезаре.
Зал взорвался от смеха. Да, это именно то, что они хотели услышать. Микелетто наблюдал за всеобщим ликованием. Пожалуй, гонца можно не посылать. К концу недели новость эта распространится по всей Италии.
* * *
– Мне, конечно, наплевать, но думаю, вы должны бросить им хоть какую-то кость, – сказал он Чезаре тем утром, когда тот распластался на кровати, готовый отдаться во власть сна.
– Что? Сделать заявление? Этого они хотят? Так скажи им, что крепость свою герцогиня защищала куда лучше, чем честь.
Он закрыл глаза и секунду спустя уже спал. «Да, – подумал Микелетто. – Крепость свою лучше, чем честь». То, что надо. И все же, хорошо зная своего хозяина, он задумался, насколько на самом деле его слова далеки от правды.
Глава 47
Разве мог он не пытаться ее завоевать? Ведь иначе оба они почувствовали бы себя оскорбленными.
Со слов охраны, первые часы она выкрикивала ругательства, колотила в дверь, требуя, чтобы ей принесли свечи, еду и чистое белье и разожгли камин, потому что в комнате холодно. Если бы они не так сильно боялись своего командира, то могли бы выполнить ее требования – несомненно, эта женщина привыкла, чтобы ей подчинялись. В итоге, не получив ничего, она угомонилась.
Однако спать не легла.
Когда он закрыл за собой дверь и поднял лампу повыше, чтобы рассеять тьму, Катерина сидела лицом к нему у пустого камина, плечи обернуты, словно теплой накидкой, покрывалом с кровати. Казалось, она предполагала, что ее будут рассматривать. Пышная копна волос была скручена в тугой узел на затылке, лишь несколько вьющихся локонов свободно обрамляли лицо. Волосы были выщипаны по последней моде, открывая высокий лоб, а сеть морщин на лице выдавала ее возраст. Идеальной формы брови изгибались над глубоко посажеными глазами, губы выглядели полными и чувственными. Кожа ее была покрыта грязью, но на щеках играл румянец, будто она ущипнула их, чтобы придать им цвет. Неужели она старалась для него?
Ее нагрудник был небрежно брошен на пол в дальнем углу комнаты. Он представил ее грудь без него: белоснежную и пышную, как мягкий спелый фрукт. Несмотря на усталость, Чезаре почувствовал возбуждение. Чему суждено случиться здесь, между ними, того было не миновать. Она проиграла, и он начертит свою победу на ее теле. Он подумал о пергаменте, завернутом в саван чумного, который она послала его отцу, о поднимающемся под ее громкий смех подвесном мосту, о жадных лицах французов, когда они за нее торговались. Пять тысяч дукатов. Святые угодники, у него никогда в жизни не будет шлюхи дороже. Гнев подстегнул его похоть, он сбросил плащ и шагнул к ней.
Но она давно разгадала его мысли.
– Ни шага больше! – прорычала Катерина. – Какими бы правами, по вашему мнению, вы ни обладали, они не распространяются на мое тело.
Лишь она сказала это, как покрывало соскользнуло, обнажив плечо, бледное и крепкое.
Страх никому не приносит радости. А если приносит, значит, это уже не страх. Катерина Сфорца испытывала страх слишком часто, чтобы понять: важно лишь то, как его используют. Она видела, что он делал с другими, видела, как взрослые мужчины падали ей в ноги и плакали как дети, взывая к милосердию. Когда это случилось впервые, она пришла в такое смятение, что даровала тому человеку жизнь. Спустя полтора года, когда он стал участником уже другого заговора, она поблагодарила его за то, что он излечил ее от женских слабостей. Если ради выживания она должна стать жестокой, так тому и быть. После публичной казни несчастного вынули из петли и, пока в нем еще теплилась жизнь, расчленили, доставив еще больше страданий, а она спокойно ушла обратно во дворец играть со своими детьми. Страданья испытывал он, а не она. Катерина ничего не чувствовала. Она просто сделала то, что должна была сделать.
А теперь она сидела здесь, в этой комнате, и знала, что последует далее: слишком часто приходилось ей играть в шлюху, и роль эта была ей знакома. Первый муж внушал ей столь великое отвращение, что даже когда он просто проходил поблизости, она закрывала глаза. Он напивался для храбрости и бил ее, лишь бы привлечь ее внимание. Унижая ее, он получал удовольствие. Когда враги искромсали его на кусочки и выбросили тело на площадь, где-то в глубине души она ликовала. Но при этом разыгрывала роль убитой горем жены, плакала и убивалась и тем самым выкроила время, чтобы обдумать план спасения. Она просто делала то, что считала необходимым.
Искусство выживания. В нем она поднаторела.
Катерина знала об этом привлекательном молодом человеке все. Она слышала истории о его стальном сердце и таком же стальном теле: человеку с такими амбициями любой триумф покажется недостаточным. Она знала, зачем он пришел: чтобы взять этот город еще раз, теперь уже единолично. И хотя он, несомненно, получит свое, она должна обеспечить ему не слишком легкую победу. Иначе чем он сможет похвастаться? Ее задача проста: точно оценить грань между сопротивлением и капитуляцией и дать ему то, чего он жаждет, но так, чтобы он и не догадался, что им играют. Тайная победа под маской поражения.
