Возможно, если бы это было традиционное ухаживание в преддверии свадьбы, оно принесло бы свои плоды: постепенно робость исчезла бы, сменившись удовольствием от общения с надеждой на нечто большее… нечто физическое. Или же взаимный магнетизм заставил бы их поначалу следовать правилам поведения и однажды просто нарушить их…
Увы, этого не произошло. Хотя Лукреция росла не совсем обычным ребенком, она была единственной дочерью, избалованной и изнеженной, и невинность ее должна была оставаться нетронутой как можно дольше. Разумеется, она уже не раз видела, какую власть над мужчинами может иметь привлекательная женщина, но сама еще не перешагнула тот возраст, когда примерять одежду нравится гораздо больше, чем снимать ее. Оставшись наедине с мужчиной, она понятия не имела, как подтолкнуть его к более активным ухаживаниям, даже если бы полагала, что именно это от нее и требуется. Нет, Лукреция считала, что одного ее присутствия вполне достаточно. И не из надменного высокомерия – наоборот; она очень волновалась, но почему – и сама точно не знала.
Конечно, есть мужчины, которые находят такую невинность заманчивой, она их возбуждает. Хуан, к примеру, имел репутацию любителя девственниц самых строгих правил. К сожалению, Джованни Сфорца был слеплен совсем из другого теста. Незаконнорожденный наследник отца, который большую часть жизни игнорировал его существование, и дядюшек, которые вспоминали о нем, лишь когда им от него что-то требовалось, он подходил на роль кавалера ничуть не более, чем Лукреция на роль кокетки. Как и многие мужчины, Джованни впервые познал плотскую любовь в объятьях падших женщин. Его первый брак закончился ранней беременностью, во время которой его жене так сильно нездоровилось, что ни о какой близости не могло быть и речи. Ее смерть тронула его больше, чем ему хотелось бы признать, он потерял вкус к жизни и предпочитал проводить время в одиночестве.
Теперь, оказавшись рядом с чудесной девушкой, которая еще не рассталась с детством, ее дорогущими платьями и ее безумно могущественной семьей, Джованни понял, что не в силах принять этот вызов.
Конечно, у них случались моменты взаимного притяжения – пока в Риме не стало слишком жарко, а его долги не превысили все разумные пределы (ведь без консумации брака он не мог рассчитывать на приданое). Случайные касания рук, протянутых за одной и той же книгой, невинные объятия во время танца, когда их тела соприкасались, ее легкий смех заставляли его чувствовать себя настоящим мужчиной, а однажды днем, когда они играли в шахматы, она наклонилась над доской, чтобы переместить королеву, в задумчивости чуть прихватила кончик языка зубами, не замечая, как сильно обнажилось ее декольте, и Джованни неожиданно подался вперед, обхватил ладонями ее голову и привлек к себе. Губы его встретили лишь ее острые зубки, крепкие, как решетка на воротах крепости, и все же ему удалось бы их разжать, прояви он чуть больше настойчивости.
К сожалению, в этот самый момент в комнату вошла Адриана. Они тут же отпрянули друг от друга как ошпаренные. Едва ли в этом была виновна тетушка. Ей полагалось позволить им общаться наедине и узнать друг друга, в то же время оберегая чистоту племянницы до тех пор, пока папа собственнолично не решит, что они могут пойти в своих отношениях дальше. В тот день Адриана даже не следила за ними. Но сама мысль о постоянном надзоре пугала обоих. Той ночью в своих молитвах Лукреция не знала, благодарить ли ей Бога или просить о прощении. А более удобного случая сблизиться молодоженам так и не представилось.
Постепенно этот дом стал казаться Джованни чуть ли не территорией врага. А ведь он был еще и домом самой вожделенной женщины Рима, принадлежавшей между тем отцу его жены. Пусть Джулия всегда была добра и обходительна, ее присутствие постоянно напоминало о могуществе его новоявленного тестя. В те дни, когда Джулию посещал Александр или когда ее вызывали к нему, она до самого обеда оставалась в своей комнате, а потом томно спускалась по лестнице в зал, излучая глубокое удовлетворение жизнью и одновременно изображая недотрогу. Она полностью распоряжалась и Адрианой, и слугами, не говоря уж про нянек, которые, вечно хихикая и шумя, неотступно следовали за маленькой Лаурой, ползающей по всему дому на правах обожаемого первенца. Дворец Санта-Мария-ин-Портико был настоящей женской обителью, и временами Джованни чувствовал себя почти погребенным под шелком шуршащих юбок, а от запаха грудного молока ему делалось дурно.
Лишь когда приходил Чезаре, поведение домашних как по волшебству менялось: Адриана притихала, Джулия становилась враждебно-сдержанной, а Лукреция светилась словно масляная лампа. Джованни раз за разом удостаивали комплиментов по поводу красоты его свадебного облачения и украшений, и более ничего. В основном его полностью игнорировали.
В конце августа ситуация накалилась до предела. Лукреции надоело тратить столько времени на свой туалет, когда в этом не было особого смысла, а Джованни залез в огромные долги, пытаясь содержать второй дом в Риме, в то время как были не выплачены старые долги, связанные с расходами на свадьбу. Аудиенция у папы, где он просил пять тысяч дукатов на покрытие долгов, окончилась неудачно. Александр, занятый отправкой Хуана с флотилией нагруженных под завязку кораблей, давно забыл, что значит нуждаться в деньгах, и не желал обсуждать подобные вопросы. Проблема осталась нерешенной. Наконец, когда город накрыла неизбежная летняя лихорадка и Джованни заявил, что возвращается домой, чтобы позаботиться о своих людях, никто даже не подумал его остановить.
Едва покинув границы города, он сразу почувствовал, что дышится ему теперь заметно легче.
* * *
Несколько дней Лукреция хандрила, затем поняла, как приятно снова оказаться в привычном женском окружении. Она играла со своей очаровательной сводной сестрой и занимала послов и просителей, ожидавших приема папы: людей, чьи льстивые речи казались такими свежими и остроумными, будто не далее как этим утром их придумали придворные поэты. Но пусть она смеялась и вновь чувствовала себя живой, ее не покидало неприятное чувство собственной неполноценности. Она провела много времени в часовне, прося помощи у Богородицы и святых Бригитты и Перпетуи, которые, как женщины замужние, могли понять все горести земной любви. Полученный от них совет ничем не отличался от того, который она дала себе сама: она больше не ребенок и должна принять на себя обязанности взрослой женщины. Вероятно, это ее вина, что муж не находит ее привлекательной.
– Что я сделала неправильно? – в конце концов спросила она Джулию через несколько недель после того, как Джованни уехал. День был особенно жарким, и они сидели под тенью балкона в надежде на легкий ветерок.
– Ах, дело вовсе не в тебе, Лукреция. Он славный, но опасается собственной тени. Ни одна женщина не сможет добиться любви мужчины, если он сам не захочет полюбить.
– Что ты имеешь в виду?
Джулия вздохнула.
– Это… как огонь, пожирающий изнутри. Ты видишь это в его глазах. У некоторых он такой сильный, что кажется, будто в него постоянно надо подбрасывать дров. Иногда я думаю, что им даже неважно, что за женщина рядом. С другими же надо очень постараться, чтобы разжечь их пламя.
