Когда они приехали в сопровождении чуть ли не половины неаполитанского двора, римское общество испытало настоящий шок. Приветствовавшие их посланники, а также кардиналы и семья папы – ведь визит этот был не столько политическим, сколько семейным – оказались очарованы яркой внешностью Санчи задолго до официального представления. Глаза ее сверкали, легкая улыбка светилась дерзостью, а следом гарцевала кавалькада смеющихся придворных дам с накрашенными лицами. Эти рабыни моды, казалось, даже лошадей выбирали под свои платья: бледный шелк струился по черным бокам, темный вельвет – по гнедым в яблоках. Пинтуриккьо, уже вовсю трудившийся на другого хозяина (он был из тех, кто работу предпочитал развлечениям), съел бы собственное сердце, услышав об этом, ведь с такой сцены можно было написать момент прибытия царицы Савской – одна из его любимых тем в то время.
Джоффре не шел с ней ни в какое сравнение. Он скакал рядом с женой, ниже ее на целую голову, и даже одет был довольно броско – ярко-красный парчовый жакет и контрастирующий с ним камзол, – однако шнуровку штанов так сильно затянули, дабы подчеркнуть форму ног, что он едва сидел на лошади. Настоящий подарок для сатириков: мальчик-муж, не способный даже усидеть на коне. Зато его жена отлично справляется с верховой ездой и без него.
За неделю ехидные шутки распространились по всей Италии. Не то чтобы люди забыли о политике (двусмысленность – это хорошо проверенное временем оружие дипломатии), но иногда надо переключаться и на другие, более простые удовольствия. Рим прошел через вражеское вторжение и угрозу полного разрушения. Те, кто пережил этот кризис, почувствовали облечение, а вместе с ним и некую пустоту, которая всегда ощущается после длительного напряжения. Послам, которые подтрунивали теперь над вновь прибывшими, и самим хотелось развлечься. Они надеялись, что мир окажется не менее интересным, чем война.
– Когда твой отец впервые позвал нас, мне вовсе не хотелось ехать. Что за религиозный город! Видит Бог, у нас и в Неаполе хватает священников. Но Джоффре так загорелся этой идеей, да и Альфонсо сказал, что надо ехать, ведь Рим стал теперь центром моды и развлечений.
– Альфонсо?
– Мой брат. Ах, ему бы здесь понравилось. А тебе понравился бы он. Он всем женщинам нравится. Скачет верхом, как ветер, знает все танцы, и у него самые красивые ноги в Неаполе. Говорят, мы отлично смотримся, когда танцуем павану.
– Должно быть, ты скучаешь по нему.
– Разумеется. Хотя, думаю, твой брат не менее красив.
– Джоффре?
– Нет! – Санча беспечно рассмеялась. – Чезаре. Уверена, ты скучала по нему, пока была в отъезде.
Ах, как она права! Увидеть его впервые после разлуки было все равно что увидеть первый луч солнца после долгой зимы. Когда они с Джованни подъехали к дворцу, он стоял у окна своих покоев в Ватикане, и увидев его, она уже не могла стереть с лица радостную улыбку. Чезаре послал ей воздушный поцелуй, и она сделала вид, что поймала его рукой. Она так давно была лишена и театра, и общества благородных кавалеров, что невероятно обрадовалась возможности вновь насладиться и тем, и другим. «Как же я люблю свою семью», – думала она. Все же, хоть Лукреция и горела желанием вернуться домой, несколько дней спустя она почувствовала… что? Разумеется, счастье, но еще и какое-то отчуждение. Она купалась в комплиментах по поводу своей красоты и изящества, однако ее часто преследовало ощущение того, что рядом с ней сидит другая Лукреция: молодая женщина, которая, скучая по своей семье, вполне смогла обойтись и без нее. Да, порой она плакала ночами, но поутру вставала и жила дальше. Она была хозяйкой герцогского двора и знакомилась с разными людьми, и все ею восхищались. Впервые в жизни Лукреция стала кем-то большим, а не просто обожаемой дочерью и сестрой. И….
– А правда, что он сбежал из-под самого носа у французской армии, переодевшись в конюха?
– Кто?
– Чезаре. Так о нем говорят.
– Да, да, так и было.
– Ах, как захватывающе! Если бы я была мужчиной, я бы сделала то же самое. Еще говорят, он содержит куртизанку. Фьяметту. Ведь так ее зовут? Ты ее видела?
– Нет.
– Уверена, она очень красива. Хотя Джоффре сказал, что я красивее.
– Откуда ему знать?
– Он рассказывал, что однажды Чезаре познакомил их. – Санча наморщила свой носик. – Впрочем, порой он говорит что угодно, лишь бы произвести на меня впечатление. Ну разве не мило?
– А что еще он говорит? – спросила Лукреция. Любопытство в ней боролось со смутным ощущением неуместности такого разговора. Она привыкла быть любимицей двора, и ей казалось, что приезд этой озорной, откровенно бессовестной женщины невыгодно оттенял ее.
– Ах, знаешь, Джоффре такой мальчишка. Мы все его обожаем. Правда. Но иногда он может показать характер. – Санча ухмыльнулась. – Полагаю, как и Джованни. Должна сказать, вчера на приеме он выглядел… хмурым и отстраненным. Будто съел какую-то гадость.
Лукреция улыбнулась. Несмотря на всю свою кипучую энергию, было кое-что, о чем прелестная молодая Санча не знала и к чему не выказывала никакого интереса.
* * *
Жизнь при дворе семьи Борджиа давалась их мужьям нелегко. Джоффре так долго был ребенком, которого то обожали, то полностью игнорировали, что его капризы и вспышки гнева почти не изменились, когда он повзрослел. Жена ему тоже ничем не помогала, попеременно то играя с ним, то бросая, словно куклу, а его отца порой так раздражала неуверенность прыщавого юнца, что он охотнее дразнил сына вместо того, чтобы заступаться за него.
Джованни Сфорца, герцог Пезаро, был не в лучшем положении.
Он и его герцогиня первыми вернулись в Рим и обнаружили, что сплетники только и ждут возможности на них наброситься. Теперь, после войны брак Сфорцы и Борджиа стал предметом политических спекуляций. На первый взгляд разногласия между семьями улажены. Людовико Сфорца, как испорченный ребенок, всегда получал все, что хотел, чтобы тут же отказаться от желаемого. Он оставил французов, стоило лишь ветру подуть в другую сторону, и присоединился к папской лиге. Его брат, кардинал Асканио, формально был великодушно прощен («Мы стираем любые пятна позора. Пусть прошлое останется в прошлом, а мы начнем все с чистого листа») и вернулся в свой дворец к прежней работе. Его преданность папе теперь была исполнена той же страсти, что и недавнее предательство. Если Александр и затаил на него обиду, он не показывал этого: любому папе нужен вице-канцлер, чтобы набивать папскую казну, а в списке обидчиков имелись семьи и похуже. По одному врагу за раз.
– Ах, ты только посмотри на себя. Ты покинула Рим совсем девчонкой, а вернулась настоящей женщиной! – Папа был очень рад встрече с Лукрецией. – Разлука едва не разбила нам сердце, но теперь ты еще прекрасней, чем раньше.
Лукреция утонула в бесконечных складках его шелков и парчи, вдохнув запахи мускуса и пота и сразу вспомнив детство. Но помнила она о том, что позади нее в ожидании стоял Джованни.
