Единственная неприятность случилась с ним за несколько недель до отъезда. Он проснулся, мучимый такими сильными стреляющими болями в ногах и плечах, что едва мог дышать или ходить, а затем на его безупречной коже появились прыщи. На миг его накрыла паника. Сейчас не время умирать от чумы, даже если заработал ее в минуты наслажденья. К счастью, среди свиты у него имелся свой доктор-испанец. Гаспар Торелла был одновременно лекарем и священником. Кроме того, этот человек всегда находился в курсе всех новых заболеваний, к которым относилась и французская болезнь.
– Не волнуйтесь, ваше высокопреосвященство. Мы вас вылечим. – Он аккуратно записал симптомы (которые теперь включали в себя и маленькую язвочку на пенисе его высокопреосвященства) и рекомендовал особую мазь и курс паровых ванн, чтобы открыть поры и выгнать болезнь из организма.
Через неделю или две язвы пропали, и Чезаре вновь превратился в привлекательного молодого придворного; лишь небольшие шрамы указывали на его недавние приключения. Когда он взбирался на коня, чтобы покинуть Неаполь, ему показалось, что удача вновь повернулась к нему лицом. Доктор ехал позади и о мыслях своих не распространялся.
* * *
А в Риме Александр приложил все силы для того, чтобы официальный прием, который он собирался дать в ознаменование приезда сына, полностью соответствовал протоколу, как и подобает набожному папе по отношению к папскому легату. Он даже заставил его ждать целый час, чтобы подчеркнуть разделяющую их дистанцию.
Впрочем, накануне вечером прагматичный Александр устроил личную встречу с Чезаре, после которой не мог не признать, что дипломатические способности сына принесли куда больше плодов, чем молитва.
Я познал ее множество раз. Но папа забрал ее, чтобы обладать самолично.
Джованни Сфорца Осень 1497 г.
Глава 32
Сложно сказать, может ли добрый христианин позволить себе радоваться, если ненавистному ему человеку приходит жестокий конец. Но когда вести о смерти Хуана достигли Джованни Сфорцы, который в то время находился в своем дворце в Пезаро, он не постеснялся хорошенько отметить это событие. Может, он и предпочел бы, чтобы безжалостно убили и выбросили в сточную канаву другого его зятька, но в последние месяцы Джованни страдал от злого языка Хуана не меньше, чем от Чезаре, и нет никаких сомнений в том, что эта смерть изрядно его обрадовала. Увы, эйфория длилась недолго. Среди ночи он проснулся от сильных болей в животе с осознанием того, что в этот самый момент в Риме вовсю обсуждают, кто же повинен в жутком злодеянии, и что его имя уж точно слетает с губ. Когда он узнал о том, как плачет и стонет ночами папа, то испугался, как бы кто не услышал от него в это время фамилию Сфорца. Ему сообщили, что его дядя-кардинал уже сдал ключи от собственного дома для проведения обыска, а сам уехал, опасаясь за свою жизнь.
Случались моменты, когда Джованни желал, чтобы ответственность за этот поступок и правда лежала на нем, чтобы у него хватило на это смелости. Как бы это тогда произошло? Сколько бы стоило? Кем было бы исполнено? В мире полно способов искромсать тело на кусочки, не приложив к этому собственных рук. Но при этом надо быть уверенным в преданности нанятых людей: они должны бояться тебя больше, чем родню своей жертвы. А у него никогда не было таких связей.
Новости о душевном упадке и публичном раскаянье папы оказались настолько шокирующими, что Джованни почти позавидовал глубокой эмоциональности своего тестя. Он так долго работал над письмом с соболезнованиями, что когда наконец отправил его, до него стали доходить слухи о том, как много подобных писем папа уже получил. Даже самые свирепые противники его святейшества были тронуты и старались утешить его. Сумасшедший монах из Флоренции, Савонарола, который полжизни провел, высмеивая Ватикан, отправил длинное, хоть и не очень искреннее, послание о любви и бесконечной Божьей милости, а вечный враг, кардинал делла Ровере прислал из Франции настолько проникновенное письмо, что папа, прочтя его, вновь залился горькими рыданиями: в этот момент кто угодно поверил бы, что восстановление дружеских отношений между враждующими политиками вполне возможно.
Когда Сфорца были официально прощены и приняты обратно в Ватикан, имена остальных подозреваемых облетели Рим с облаками летней пыли. В Венеции у всех на устах была фамилия Орсини, а во Флоренции шептались о других персонажах: Паоло, племяннике отравленного Вирджинио, и его зяте, воинствующем Бартоломео. Но все сошлись на том, что кто бы ни был ответственен за это злодеяние, Борджиа придется проглотить свою боль и выждать для мести подходящий момент.
В том, с какой наглостью совершили убийство, сквозила угроза, это было не просто наказание, и кое-кто вообще сомневался, что семья сможет оправиться от такого удара. Казалось, что даже папа понимает это: к августу он официально прекратил расследование, заявив, что оставит вершить возмездие Богу.
Слухи дали Джованни надежду, что его собственная судьба также может измениться и что в свете вновь обретенной папой набожности его браку будет дан второй шанс. Временами он уже не знал, что хуже – быть связанным навечно с этой порочной, жестокой семьей или постыдно бежать. Но пока Александр оставался папой римским, ответ был прост: лучше жить в лоне правящей семьи, чем за ее пределами. Чтобы хоть как-то помочь своему положению, он даже стал молиться: за душу Хуана (в любом случае одних его молитв будет недостаточно, чтобы он избежал адовых мук) и за свое будущее.
Очень скоро пришли новые вести. Несмотря на то, что его дядя, Асканио, был принят обратно с распростертыми объятиями и удостоился чести личных бесед с папой и кардиналом Валенсии, теплый прием скоро обернулся холодной реальностью. Браку Сфорцы и Борджиа пришел конец, и теперь папа хотел официального расторжения. И чем дольше Джованни тянет с решением, тем меньше у него шансов сохранить за собой приданое.
Эта новость поразила Джованни до глубины души. Или, скорее, до глубины его пищеварительного тракта. В своем письме дядя точно и обстоятельно описал всю унизительность положения своего племянника, пересказав заявление Лукреции об отсутствии между ними брачных отношений.
Он прочел первые строки и взорвался от гнева и ярости. Как они смогли провернуть это? Они, еще не оправившиеся от последствий собственного морального разложения! Какой позор! Какое хладнокровие! Да как они посмели?! Он в бешенстве метался по дворцу, а слуги следовали за ним по пятам. Они опасались, что теперь, после месяцев мрачного молчания, он может тронуться умом. Джованни ворвался в бывшую комнату Лукреции, ломал стулья и бил вазы, рвал простыни с кровати, вызывая в памяти ее образ, ее целомудренную ночную рубашку, которую она дерзко задирала вверх, раскрывая бедра ему навстречу. Отсутствие брачных отношений? Он спал с ней с дюжину раз в первые несколько недель после приезда в Пезаро. У него был ребенок от первой жены. За кого они его принимают? За глупца, труса, импотента? Что ж, они сильно ошибаются. Он Джованни Сфорца, племянник герцога Милана! Он не даст им того, что они хотят. Хоть они и могут потребовать аннулирования брака, без его согласия заявление Лукреции будет выглядеть лишь тем, чем оно и является – политической ложью – и не сыграет ей на руку, когда придет черед второго брака. Время рождает героев. Может, он и не в состоянии резать глотки своим врагам, но он даст отпор этой лживой, распутной, коварной, самонадеянной семейке!
