Все оказалось так просто: молодая женщина, жаждущая любви, – и красивый, обаятельный молодой человек, жадный до удовольствий и питающий слабость к женщинам с бледной кожей и светлыми волосами. Страхи, которые этот красавец юноша мог испытывать по поводу будущего союза с дочерью папы, испарились, стоило ему лишь взглянуть на нее. В ее голубых глазах светился острый ум, и, казалось, она не проявляла интереса ни к политике, ни к грязным сплетням. Она сразу пришлась ему по душе. Между ними быстро возникла взаимная симпатия, и хотя Альфонсо изо всех сил старался держаться приличий, в те несколько недель, что оставались до свадьбы, он не мог не дать ей этого понять.
Лукреция, все еще считая себя повинной в смерти Педро Кальдерона, постоянно волновалась и нервничала. Ей непривычно было видеть мужчину, не являющегося членом семьи, столь раскованным и непринужденным в ее обществе. Первые несколько дней она наблюдала за ним не менее пристально, чем он за ней, зачастую они перехватывали взгляды друг друга и тут же разражались смехом, чтобы скрыть смущение.
Альфонсо вообще много смеялся. Ей нравилось это, как нравилось и то, как запросто он веселится и как им с Санчей легко и радостно вместе. Рядом с ними она вспоминала, как когда-то была так же счастлива с Чезаре. Чезаре… с ним у нее были связаны другие страхи, но, разумеется, она отказывалась признаться в них даже самой себе. Его дружелюбное отношение к Альфонсо казалось искренним. И все же… она опасалась дать волю чувствам на случай, если брат переменит свое мнение.
Однако во Франции у Чезаре были собственные дела и заботы, и даже он не мог находиться в двух местах одновременно. Лишь Санча и Джоффре стали неофициальными свидетелями развития чувств этой влюбленной пары.
В первую ночь на брачном ложе он так пылал желанием, что спросил, можно ли оставить гореть лампу, а затем снял с жены украшенную вышивкой ночную рубашку, чтобы увидеть все ее прелести. Она густо покраснела, неловко развязывая шнуровку, пока он не отвел мягко ее руки и не сделал это сам. Она нервничала, но обоих это даже возбуждало.
– Ты очень красивая, – нежно сказал он, кладя руки на выпуклость ее живота.
Она засмеялась.
– Правда?
– О да… да, правда.
– Ты тоже, – ответила она.
Так и было. Ее сразу поразила безупречная форма его ног, сочетание в них силы и изящества. Теперь, без одежды, он казался еще прекрасней: мускулистые икры, мощные бедра, а над ними пылающая страстью плоть. На груди жесткие черные кудри. Волнуясь, она скользнула пальцами сквозь густые темные волосы, столь же темные, сколь белы ее собственные, коснулась тела – столь же твердого, сколь мягким было ее. Он улыбнулся, и в свете ламп его ресницы казались густыми, как у девушки.
– Не волнуйся, – прошептал Альфонсо, умело опуская руку ниже. – Это куда забавней, чем танцы.
Девятнадцатилетний молодой красавец из хорошей семьи, он был полон оптимизма и уверенности в себе. Быть любимой им после Джованни Сфорцы – все равно что быть любимой самим Богом.
* * *
Позже той ночью охранник, которому было поручено следить за лестницей и подвалом, услышал странный шум из кухни (вредители в больших домах часто достигают поистине человеческих размеров). Он взял палку, достаточно толстую, чтобы противостоять кухонным ножам, осторожно поднял железный засов и толкнул тяжелую дверь.
Тени от развешанных повсюду кастрюль и сковородок кружились по помещению, как огромные летучие мыши, ритм их танца задавали мерцающие на сквозняке свечи. А на огромном столе в центре комнаты герцог и герцогиня Бишелье устроили импровизированный ужин – в одних ночных рубашках они сидели бок о бок и уплетали хлеб и сыр, а рядом стояла бутылка вина и металлические чашки.
Сложно сказать, кто удивился сильнее.
– Ой. Мы разбудили тебя? – Герцог поднял свои босые ноги на перекладины грубого табурета. – Мы старались не шуметь, но я уронил разделочный нож.
Он помахал им в воздухе, а сидящая чуть позади Лукреция озорно улыбнулась. Лицо ее обрамляло облако светлых взъерошенных волос.
– От всех этих брачных дел так разыгрывается аппетит, – засмеялся Альфонсо, поднимая бокал и будто чокаясь с ошарашенным мужчиной в дверях. Она тоже засмеялась. Теперь и охраннику пришлось к ним присоединиться, только он слегка нервничал, ведь пропажу сыра и вина быстро заметят.
– Не волнуйся. Мы уберем все улики. И оставим записку, что это мы все съели, так что тебя никто не обвинит.
Мужчина кивнул, что-то невнятно пробормотал и попятился из комнаты, закрыв за собой дверь. Ну и дела! Да кто ему поверит?
– Хотел бы я увидеть его лицо, когда он завтра обо всем расскажет повару, – хохотнул Альфонсо. – В детстве мы с Санчей часто затевали подобное во дворце.
– Вам разрешали?
– Нам не нужно было спрашивать разрешения. Мы делали все, что пожелаем. Повара так привыкли к нам, что оставляли объедки для «королевских мышей»… Ах, в какие только игры мы не играли!
Лукреция улыбалась ему в тусклом свете свечей.
– Ты можешь с любым поладить, правда?
Он пожал плечами.
– Зачем заводить врагов? Жизнь слишком коротка. Ах, жена моя, из-за тебя у меня разыгрался аппетит. – Он отрезал еще кусочек сыра и положил сверху фруктов.
– Хотела бы я, чтобы Чезаре так же относился к людям, – сказала она.
– Ах, твой брат прекрасный человек.
– Вы нашли общий язык.
– Почему бы и нет? Мы оба заботимся о тебе и хотим видеть тебя счастливой.
Она кивнула и почувствовала, что сердце ее готово лопнуть от счастья.
Они сидели и смотрели на танец теней, наслаждаясь своим маленьким преступлением. Он съел сыр и облизал пальцы, а затем обмакнул их в джем и предложил ей. Она взяла их в рот и игриво облизала, неотрывно наблюдая, как он, в свою очередь, наблюдает за ней. Ах, как она жаждет научиться искусству любви, его милая молодая жена.
– Мы будем счастливы вместе, правда, Альфонсо? – спросила Лукреция, нежно посмотрев на него.
Он зевнул и потянулся, раскинув в стороны свои красивые руки.
– Не вижу для этого никаких препятствий.
К концу года ее начало подташнивать, и радости не было предела. Летом она подарит своему отцу внука. Альфонсо Арагонский и Лукреция Борджиа. Мужчина и женщина. Муж и жена. Семья и династия. Просто, как дважды два! По крайней мере, в Риме.
Глава 39
А во Франции Чезаре только начал свои попытки по обольщению Неаполя.
Принцесса Карлотта Арагонская была очень молода. Она родилась в законном браке и потому не позволяла себе дерзких вылазок на кухню по ночам. Смеялась она реже, чем ее сорванцы-кузены, а когда делала это, то прикрывала рот рукой – для кого-то кокетливый жест, а в ее случае скорее желание спрятать зубы: два ряда кривых надгробий, ведущих друг с другом битву за место у нее во рту. Разумеется, Чезаре делал ставки на ее голубую кровь, а не красоту, однако не заметить это безобразие было невозможно. Она была высокой, на голову выше любой из фрейлин королевы, а лицо имела вытянутой формы и достаточно плоское. Но еще площе была ее грудь. Все это он подметил, заметив ее в толпе придворных. Теперь же, когда они впервые оказались лицом к лицу, она произвела на него впечатление куска теста, которое раскатали слишком тонко. На ум ему сразу пришло французское слово crepe
[10]
. Герцог Валентино и его блинная принцесса. Он мысленно улыбнулся. Ах, на что только не готов пойти мужчина ради своей семьи!
