– Вы очень догадливы, – сказала Амалия, улыбаясь, – но мой отец всю жизнь жалел, что не имел случая получить приличное образование. Видите ли, он мог прочитать кое-что по-французски, но не писал на этом языке.
– Разве? – с сомнением протянула графиня Тимашевская, поднимаясь с места. – Должна признаться, что у меня не возникло такого впечатления, а ведь я довольно хорошо его знала.
«Ах ты паршивый самовар без ручек! – помыслила Амалия, не переставая сердечно улыбаться. – Права была Луиза, что терпеть тебя не могла… И я не удивлюсь, если узнаю, что муж тебя обманывает! Кому понравится целый день видеть возле себя такую физиономию… Дрянь, дрянь! Вползла змеей в мой дом только для того, чтобы под конец сообщить мне подобное…»
– Вы же знаете военных, они привыкли производить на дам впечатление, – сказала она вслух. – А мой отец был отставным военным.
Она обменялась с гостьей еще несколькими фразами в том же духе, прежде чем та наконец соизволила удалиться. И, несмотря на всю свою выдержку, Амалия была все-таки рада, когда за графиней Тимашевской наконец закрылась дверь.
Глава 15. Тайны прошлого
На следующее утро Амалия приехала на Невский проспект, чтобы обсудить кое-что с родными, но выяснилось, что дома был только дядюшка, а мать уехала покупать ширмы и еще какие-то мелочи для дома на Английской набережной. Обычно баронесса фон Корф не слишком жаловала своего беспечного родича, но в этот раз она была почти рада, что застала его одного.
– У тебя встревоженный вид, – сказал Казимир, внимательно посмотрев на очаровательное лицо племянницы. – Бьюсь об заклад, что это не из-за Александра и не из-за Миши, а из-за того стародавнего дела. – Он недовольно сморщил свой маленький нос и покачал головой.
– Ко мне приезжала княжна Кочубей, – объяснила Амалия. – Правда, сейчас она уже графиня Тимашевская… Кстати, ты слышал что-нибудь о ее супруге?
– О Стефане Куприяновиче? Конечно, не только слышал, но и видел его за карточным столом.
– Ты играл с ним в карты?
– Я? Куда мне! Он играет только по-крупному, на него иные ходят смотреть, как в театр на представление. Однажды он поймал шулера, так по приказу графа его слуги раздели провинившегося до исподнего и спустили на него собак.
– А что тебе известно о его семейной жизни?
– Там случилась не очень простая история, – задумчиво сказал Казимирчик, играя кистью от пояса. – Он женился первым браком по любви, но жена умерла через три или четыре года после свадьбы. Чахотка. Надо тебе сказать, что до ее смерти Стефан был тише воды ниже травы, карт в руки не брал, с жены не сводил влюбленных глаз, а другие женщины для него не существовали. После того как он овдовел – а ему тогда и двадцати пяти не было, – он стал чахнуть не по дням, а по часам. Семья перепугалась и от греха подальше сосватала ему Ольгу Кочубей, поскольку по положению и состоянию они друг другу подходили как нельзя лучше. Ну-с, женился граф, стало быть, и тут пошли всякие дружеские компании, карты с утра до вечера и с вечера до утра, попойки, актрисы и вообще роскошный образ жизни. Человек совершенно переродился… Что?
– Мне показалось или ты улыбаешься? – проворчала Амалия.
– Я? Улыбаюсь? – изумился Казимирчик, поспешно напуская на себя серьезный вид. – Да что тут смешного, скажи на милость? Обыкновенная история: человек воображает, что губит свою жизнь, но на самом деле чертовски хорошо проводит время. Конечно, иногда нет-нет да и подумаешь, что, если бы Ольга когда-то отнеслась ко мне более благосклонно, я бы обращался с ней гораздо лучше, чем ее нынешний муж, но на нет и суда нет…
– По-моему, ты не ценишь своего счастья, – серьезно сказала Амалия. – Тебе небеса надо благодарить, что она за тебя не вышла. Она вчера мне такого наговорила… К примеру, придумала, будто горничная Мокроусовых ей сказала, что Сергей Петрович после смерти Луизы нашел у нее чьи-то записки на французском языке. Это бы еще ничего, но графиня пыталась меня убедить, что от той же горничной узнала, как именно эти записки были подписаны. Как будто Груша умеет читать по-французски!
– Да, нехорошо получилось, – согласился Казимир. – Что еще графиня тебе сказала?
– Она пыталась мне внушить, будто эти записки писал мой отец.
– С чего бы это?
– Потому что они были подписаны «votre constant adorateur», а моего отца звали Константин.
– О!
– Нет, ты представляешь, какова наглость? Я ей заявила, что он по-французски только читал, но сочинять записок не стал бы. На самом деле если бы мой отец что-то сочинил, то он бы позаботился о том, чтобы там ошибок не было…
– А что, там есть ошибка?
– «Constant» стоит не на месте, он должен идти после «adorateur’а». Интересно, где она могла видеть записку с такой странной подписью? Груша, конечно, могла ей сообщить о том, что хозяин нашел в бумагах Луизы нечто компрометирующее, но я ни за что не поверю, что Груша могла знать, какая подпись там стояла…
– Это я виноват, – удрученно промолвил Казимирчик.
– Ты? В чем?
– Это была моя идея – «про постоянного обожателя». Я был слегка навеселе и забыл, что во французском существительное идет впереди.
Тут Амалия, по правде говоря, на некоторое время утратила дар речи.
– Дядя, – прошипела она, когда голос все-таки вернулся к ней, – так это ты…
– Нет, не я, – твердо ответил беспутный дядюшка, с достоинством выдерживая ее разгневанный взгляд.
– Как не ты?
– Да вот так: не я!
– Но ведь…
– Нет!
– Но Луиза…
– Это не я!
– Однако подпись…
– Что – подпись?
– Твоя!
– Да нет же!
– Как нет, когда твоя?
– Не моя!
– Но ты сам сказал!
– Ничего я не говорил!
Говорят, что когда великому, несравненному, громокипящему Дюма платили гонорар построчно, он создал молчаливого слугу Атоса Гримо исключительно для того, чтобы уснащать страницы своего бессмертного произведения репликами диалогов в одно-два слова каждое – и за каждую такую реплику получать как за полноценную строчку. Увы, съевший не одну собаку в своем деле редактор раскусил коварный авторский замысел и аннулировал выплаты за слишком короткие строчки. С тех пор Гримо в тексте пришлось по большей части довольствоваться жестами, что было вовсе не так интересно!
Одним словом, выдержав этот краткий диалог во вкусе Дюма, Амалия почувствовала, что она сейчас же, немедленно сойдет с ума, если не добьется от дядюшки удовлетворительного объяснения.
– Начнем снова, – проговорила она. Подойдя к столу, она налила воды из графина в стакан и выпила ее, чтобы собраться с мыслями. – Так записки все-таки были?
