– Нет, – покачал головой ее собеседник. – Если хотите, я могу показать на вас, как наносились удары. Впрочем, вам, вероятно, это будет неприятно…
Но Амалия сказала, что готова к эксперименту, и встала перед доктором, который, глядя на нее сверху вниз, быстро показал, куда именно пришлись удары.
– Первые два не были смертельными, но третий пробил сердце, потом удары наносились куда попало – в грудь, в живот, в плечи…
– Крови было много?
– Разумеется.
– То есть убийца был весь в крови?..
– Я бы так не сказал, потому что артерии не были повреждены. Но кровь, конечно, на него попала.
– А оружие? Я знаю, что его не нашли, но вы, как врач, можете что-то о нем сказать?
Доктор Гостинцев поморщился.
– В своем заключении я написал, что у убийцы был нож или кинжал. В этом нет никакой ошибки, но я был молод и до того мало соприкасался со случаями подобных ранений…
– Что именно вы имеете в виду? – насторожилась Амалия.
– Сейчас я бы сказал точнее, – отозвался ее собеседник. – Не нож, а именно кинжал. Недавно в меблированных номерах «Италия» произошел прискорбный случай – драка с применением холодного оружия, – и, когда я перевязывал потерпевшего, я снова увидел раны такого же типа. Лично я предполагаю, что у убийцы Луизы Леман был кавказский кинжал.
Глава 17. Странные цифры
– Но ведь это все меняет! – вырвалось у пораженной Амалии. – Я хочу сказать, что это может сузить круг поисков…
– Боюсь, что нет, – покачал головой доктор Гостинцев. – Потому что Сергей Петрович держал у себя целую коллекцию холодного оружия, в доме Виктора Кочубея тоже хранились какие-то вещицы, привезенные с Кавказа, и если вы выйдете сейчас на улицу и завернете за угол, то увидите лавчонку, где вам продадут хоть дюжину кавказских кинжалов – поддельных, конечно, но выглядеть они будут почти как настоящие. По правде говоря, – продолжал Серапион Афанасьевич, – я не думаю, что что-то изменилось бы, если бы я двадцать лет назад сказал о кинжале. Потому что Меркурий Федорович – человек крайне дотошный, он и без всяких моих заявлений озаботился проверить все ножи и кинжалы в домах обоих подозреваемых.
– И ничего не нашел? – спросила Амалия.
– Нет, будь его воля, он бы заодно обшарил лес и болото, но ему не хватило времени. Впрочем, болото у вас такое, что его обыскивать бесполезно, все равно ничего не найдешь. Ваши крестьяне по-прежнему верят в попелюху?
– Мне рассказывали о ней, когда я была маленькой, – улыбнулась Амалия, – и до сих пор, если на болоте или возле него что-нибудь происходит, в этом обязательно обвиняют попелюху. И конечно, проклятье «чтоб тебя попелюха стрескала» или «чтоб тебя попелюха к себе утащила» до сих пор в наших краях считается самым страшным.
…Попрощавшись с доктором, Амалия вышла на улицу, но не прошла и двух десятков шагов, как из-за угла показался фаэтон с уже знакомым извозчиком.
– Не угодно ли прокатиться, сударыня? Куда угодно, двадцать копеек – в любой конец города! Кроме вокзала…
Амалии не хотелось возвращаться в гостиницу. Мысленно она перебрала все городские достопримечательности – памятник Петру, монумент над братской могилой погибших в Полтавской битве шведов, городской сад, собор, здание дворянского собрания – и поняла, что ее никуда не тянет.
– Отвези меня к костелу, – попросила она.
Полтавский костел был выстроен в классическом стиле и не произвел на Амалию особого впечатления – она не любила здания, похожие на коробки с колоннами и треугольной крышей. Кладбище было небольшое – основную часть полтавского населения составляли все же православные и евреи, – и баронесса фон Корф почти сразу же увидела могилу, которая выделялась среди других своей пышностью и почти вызывающим богатством. Здесь было все – массивная плита черного гранита, огромное распятие, плачущие ангелы, – а у подножия креста была изображена скульптурная фигура красивой молодой женщины с распущенными волосами. Она сидела, поджав под себя одну ногу и спустив вторую с плиты, словно хотела выйти из мира мертвых в мир живых – и не могла. Печальный взгляд ее был устремлен на установленную напротив надгробия белую мраморную скамеечку, рассчитанную только на одного человека. Сейчас на этой скамеечке сидела Луиза Делорм, стиснув сумочку, и с отчаянием на лице смотрела на надгробие. Приблизившись, Амалия увидела имя на плите, написанное по-французски. Вместо дат жизни было написано, также по-французски: «Из вечности в вечность». На могиле лежали цветы – охапка слегка увядших белых роз и свежие хризантемы, которые, очевидно, принесла дочь.
Амалия не ожидала, что могила Луизы Леман произведет на нее настолько гнетущее впечатление. Возможно, на баронессу фон Корф повлиял разговор с доктором Гостинцевым, но сейчас ей почудилось, что эта кричащая, неуместная роскошь была своеобразной попыткой убийцы вымолить прощение у той, кого он убил.
Девушка, сидящая на скамье, бросила на Амалию мученический взгляд.
– Сколько же вы тут сидите? – вырвалось у баронессы.
– Не знаю. – Луиза повела плечом. – Может быть, час, может быть, два. Там розы на могиле – думаете, это он?
Амалия подозвала сторожа и спросила у него, кто приносит цветы на могилу.
– Госпожа Вартман, – ответил старик. – Каждый день приносит новый букет, всегда только белые розы. И за могилой ухаживает тоже она.
Амалия дала сторожу гривенник и объяснила, что барышня, сидящая на скамейке, – дочь убитой и поэтому не стоит ее трогать.
– Не извольте беспокоиться, сударыня, – отозвался сторож. – Елена Кирилловна предупреждала, что она появится.
– А Сергей Петрович давно тут был? – поинтересовалась Амалия.
– Я его видел осенью, – подумав, ответил сторож. – Он хоронил свою вторую жену, но не у нас, а на православном кладбище. После похорон приходил сюда. На скамеечке посидел и ушел.
Поблагодарив сторожа, Амалия вручила ему еще один гривенник, но старик не торопился уходить.
– А его первая жена тоже здесь лежит, неподалеку, – объявил он. – Видите вон ту могилу, с ангелами? Там она и похоронена.
Заинтересовавшись, Амалия в сопровождении сторожа дошла до могилы первой госпожи Мокроусовой, в девичестве Клотильды Дайберг. Надгробие было богатое, но, если можно так выразиться, не являло собой ничего из ряда вон выходящего. Увидев даты жизни на плите, Амалия быстро подсчитала, что первая жена прожила всего двадцать восемь лет.
– Они все прожили по двадцать восемь лет, – подал голос сторож.
– Простите?
– И мадемуазель Леман, и она, и вторая жена Сергея Петровича. Ни одна не дожила до двадцати девяти.
Амалия считала, что человек здравомыслящий должен гнать от себя суеверия и вообще держаться подальше от всякого мистического вздора. Однако здесь, на кладбище, среди надгробий и крестов ей стало почему-то не по себе от слов сторожа. Она ходила по земле, но она была гостьей в этом царстве смерти, куда ушли и Луиза Леман, и Клотильда Дайберг, она же Мокроусова, и вторая жена Сергея Петровича, Евдокия, – как бишь ее, с двойной фамилией. То, что ни одна из законных жен не прожила дольше, чем любовница, подразумевало, что та не терпела посягательств на свою собственность в этом мире и нашла способ дотянуться до соперниц оттуда, где она находилась теперь…
