– Но так как Сергей Петрович достаточно умен, он мог выбрать тех врачей, которые отвечали его интересам, – закончила за собеседника Амалия. – Дымченко принял отравление за симптомы рака, а Гармай вообще не заметил ничего подозрительного. Или же мы ошибаемся, и в смерти обеих женщин действительно нет ничего подозрительного…
– Я бы еще согласился рассматривать эту версию, если бы не убийство Луизы Леман, – хмуро заметил молодой человек. – Но вы не можете отрицать, госпожа баронесса, что у Мокроусова был более чем весомый мотив убить своих жен, потому что он унаследовал после их смерти большие деньги. А еще он был уверен, что останется безнаказанным, потому что убийство Луизы Леман показало ему, что никакие улики ничего не значат, если у подсудимого есть деньги. Если бы вы знали, как он на меня посмотрел…
– О чем вы, Николай Дмитриевич?
– Я видел его вчера в Полтаве. Он ехал по улице в черной коляске, бледный как привидение. Я поднял голову и увидел его в нескольких шагах от меня. Я всегда думал, что ничего не боюсь, – быстро продолжал Николай, – но его взгляд буквально пригвоздил меня к месту. Я… я не могу назвать себя сильно религиозным человеком, госпожа баронесса, но когда он наконец проехал, я побежал в ближайшую церковь – это оказалась лютеранская кирха, – и только там мне стало немного легче. Клянусь вам, я чувствовал себя так, словно только что увидел дьявола…
Он замолчал, молчала и Амалия. Она не любила и не умела говорить банальности – к примеру, о том, что не надо бояться зла, потому что знала, что как раз зла и следует остерегаться больше всего. Вокруг Сергея Петровича Мокроусова умерло слишком много женщин, чтобы это могло быть простым совпадением.
– Может быть, мне вызвать его на дуэль? – неожиданно выпалил Николай, с надеждой глядя на свою собеседницу. – Как вы думаете? Ведь нам никогда не доказать, что это он убил своих жен, даже если он действительно от них избавился…
Амалия легонько коснулась его руки, призывая собеседника успокоиться.
– Вы должны доверять мне, Николай Дмитриевич, – сказала она серьезно. – И я убедительно прошу вас не предпринимать ничего без моего согласия. Мы еще не исчерпали все способы узнать правду. Я понимаю, вы переживаете из-за потери сестры, но вы все же должны набраться терпения. Когда речь идет о таких запутанных делах, как это, следствие требует некоторого времени.
Она условилась со студентом, что он заглянет к ней послезавтра, а до той поры не попытается вызвать Мокроусова на дуэль и не станет искать с ним специальной встречи.
– А если он сам придет к вам, ведите себя осмотрительно и запоминайте все, что он говорит, потому что я захочу узнать каждое его слово.
Когда Николай наконец удалился, Амалия встала с места и какое-то время ходила по номеру, ощущая глубокое недовольство собой. Она вовсе не склонна была недооценивать коварство человека, который украл чужое оружие, чтобы с его помощью убить надоевшую любовницу.
«Или это был не он, а Надежда Кочубей? Ведь не просто так она сошла с ума…»
В дверь постучали, и на пороге показалась Луиза Делорм.
– Луиза, – решилась Амалия, – мне нужно с вами поговорить.
Она поведала своей спутнице о том, о чем раньше не говорила, – что Сергей Петрович, может быть, убил не только ее мать, но и обеих своих жен.
– Боже мой! – в ужасе простонала девушка. – Но если он убийца… Может быть, он хочет приблизить меня к себе для того, чтобы было легче разделаться и со мной?
– Боюсь, что в случае с Сергеем Петровичем я не стала бы ничего исключать, – серьезно сказала Амалия. – Если вам захочется общаться с ним, я лишь советую вам быть крайне осторожной. Он поманил вас красочным миражом, огромными деньгами, но кто знает, какую цель он преследует на самом деле?
Не выдержав, Луиза разрыдалась. Она всхлипывала, сморкалась, бормотала что-то неразборчивое, доставала платок из сумочки, роняла ее на пол, плакала так, что слезы текли сквозь пальцы, которыми она закрывала лицо. Вид у нее был донельзя жалкий и несчастный, и Амалия даже почувствовала угрызения совести.
«Мне следовало быть с ней помягче, тщательнее подбирать слова… А все дядя, который сбил меня с толку своим заявлением, что Луиза не так проста, как кажется. И зачем я поверила словам человека, который ничего, решительно ничего в жизни не добился? Будь он действительно так умен и проницателен, он бы не сидел на шее у мамы и меня… Не следует воспринимать всерьез чушь, которую несут с апломбом, – потому что это все равно чушь, и больше ничего».
– Мираж, – всхлипывала Луиза, – вы совершенно правы, госпожа баронесса, меня пытались завлечь миражом… А на самом деле… на самом деле… – Она подняла на собеседницу страдальческие глаза, завозилась с платком и опять уронила на пол сумочку. – Может быть, он сумасшедший? – предположила она, собирая рассыпавшиеся по полу мелочи, половина которых снова падала у нее из рук, прежде чем она успевала положить их обратно.
– Я не знаю, – устало промолвила Амалия, – я ничего уже не знаю… Но он сейчас в Полтаве, и так как он ничего не делает просто так, не исключено, что он захочет увидеться с вами. Я лишь прошу, чтобы вы были осторожны, если будете с ним общаться. В конце концов он все-таки ваш отец…
– Если только мой отец не был тот, другой, – усмехнулась Луиза. – Знаете, я в последнее время все чаще думаю, что моя приемная мать была права. Наверное, мне не стоило приезжать в вашу страну и ворошить то, что случилось двадцать лет назад.
– То, что случилось тогда, касается вас более, чем кого-либо другого, – возразила Амалия. – И я уважаю ваше мужество и ваше желание узнать правду. К сожалению, чем больше подробностей мы узнаем, тем более сомнительной кажется невиновность вашего отца.
Луиза ничего не ответила, и после небольшой паузы Амалия заговорила о чем-то другом.
Глава 24. Признание
Амалия плохо спала в последние ночи. Ее мучили неприятные бесформенные сны, после которых просыпаешься в холодном поту, не помня в подробностях, что только что видел, но четко ощущая, что там было что-то скверное. Раз она увидела во сне Петербург, а потом было нечто вроде полета над темными улицами, который завершился возле особняка. Уже пробудившись, она вспомнила, что он напоминал особняк, в котором она собиралась жить с Александром.
Она долго лежала в постели, думая о муже и задаваясь вопросом о том, почему в эти дни так редко вспоминает о нем. Амалия написала ему несколько писем и послала телеграммы, а от дяди Казимира она знала, что у Александра все хорошо; но она не могла не признаться себе, что думает о супруге куда меньше, чем о деле, которым занималась, и меньше, чем о маленьком сыне, по которому она скучала.
«Странно устроена жизнь! Когда мы только поженились, нам не хотелось расставаться ни на мгновение, а потом… Его служба, ребенок, его родственники, мои родственники, визиты, званые вечера… Все входит в какую-то размеренную колею, накал чувств проходит… То, что было чудом – любовь, – превращается просто в привычку, в одну из сотен привычек, из которых складывается жизнь… – Она завозилась в постели, устраиваясь поудобнее. – Кажется, я старею. Неужели мне когда-нибудь будет тридцать, а потом сорок, пятьдесят и так далее?»
