А уже при самом Иване Грозном одним из поводов к Ливонской войне послужил переход ливонцев из католичества в лютеранство. Дм. Володихин, оправдывая войну против Ливонии, так и говорит: мол, «волны реформации подкатывали к самым стенам России», создавая прецедент и для наших «еретиков»
[553]
. Мы уже видели, какой прецедент и для кого Реформация создавала и кого она могла напугать. Здесь мы имеем дело уже с характерной для тоталитарных режимов XX в. «оборонительной агрессией» – «давить не такую, как у нас, жизнь по всему миру, чтобы подданным не с чем было сравнивать». Можно вспомнить и Николая I, который по поводу чуть не каждой европейской революции издавал манифесты, согласно которым якобы «мятеж… имеет дерзость угрожать России» и которые завершались фразой типа «Разумейте, языцы, и покоряйтесь, яко с нами Бог!» И манифестами дело не ограничивалось, предпринимались или как минимум готовились военные походы против «смутьянов». Но не будем отвлекаться на николаевские времена, а о возможной тоталитарности режима Опричнины – в конце книги.
Кто-то сочтет сказанное мною преувеличением? Тогда слово самому Ивану Грозному: ливонцы «закон свой латынский порушили, в безбожную ересь отпали, и но на них от нашего повеленья огонь и меч пришел»
[554]
. И действительно, к этому времени разложение Ливонского ордена зашло настолько далеко, что он даже не смог противостоять Реформации среди своих подданных
[555]
. Иван Грозный, упрекнув (в очередном письме Курбскому) Адашева и Сильвестра за возражения против похода в Ливонию, добавляет: «Что бы плохое ни случилось с нами – все это из-за германцев!»
[556]
Таким образом, «еретики»-немцы стали первыми (но, увы, не последними) «козлами отпущения», от которых – якобы все зло в России и в мире. Интересно, кстати, что в первый, «либеральный» период своего царствования Грозный говорит диаметрально противоположное: мол, ливонцы сменили веру из страха перед Россией
[557]
. Ну а опричники должны были стать чем-то вроде «псов Господних» для борьбы в том числе и с «лютеровой ересью». По крайней мере, А. Дворкин прямо говорит о том, что Грозный сравнивал Опричнину с доминиканским орденом (который, как известно, «псами Господними» и называли) и мечтал превратить в нечто подобное всю страну
[558]
.
В 1560-х гг. ситуация стала еще хуже по сравнению с временами архиепископа Геннадия – и в России, где сторонники подобной последнему точки зрения из мощной и влиятельной, но все же оппозиции превратились в хозяев положения, и у католиков, где первую скрипку стал играть Филипп II Испанский. Интересно, что этот монарх, по некоторым сведениям, тоже мечтал об обретении оплота против протестантов в том числе и в Ливонии
[559]
. По крайней мере, Габсбурги оказывали противодействие распространению польско-литовского и шведского (впрочем, и русского тоже) влияния на Ливонию, которую они считали вассалом Священной Римской империи
[560]
.
При этом и из Габсбургов Иван Грозный явно предпочитал Филиппа II – может быть, именно потому, что австрийские Габсбурги не хотели и русского влияния в Ливонии. Интересно, что в письме «королям Филиппу и Марии» (с 1553 по 1558 г. Филипп как муж Марии Кровавой был также королем Англии) царь титулует их не только королями Испании, но и эрцгерцогами Австрии (какового титула Филипп никогда не носил, а носил его дядя Фердинанд, с 1556 г., после отречения Карла V – император Фердинанд I)
[561]
.
И все же, думается, главная причина предпочтения Грозным испанского Габсбурга – не разногласия с Габсбургами австрийскими из-за Ливонии, а совпадение методов правления. «Рыбак рыбака видит издалека». О предпочтении этим королем царствования над мертвецами царствованию над еретиками я уже говорил. И в самом деле, герцог Альба в Нидерландах поработал не хуже Малюты Скуратова в Новгороде. И союзники Филиппа – французские католики из партии Гизов – в Варфоломеевскую ночь уничтожили всего за неделю порядка 30 тысяч человек.
Интересно, что Иван Грозный, воюя с католической Литвой, взятие Полоцка тем не менее отметил как… победу над «безбожными люторами». Попутно, кстати, как уже говорилось, перетопили в Двине всех полоцких евреев
[562]
. Возможно, это было связано с тем, что протестанты в значительной мере вернулись к ветхозаветным принципам. Митрополит Макарий также интерпретировал поход на Полоцк как борьбу против «прескверных лютор, засевших в Литве»
[563]
.
Со своей стороны, папа римский в начале 1560-х гг. всерьез рассматривал первого русского царя в качестве союзника контрреформации, вплоть до его участия в Тридентском соборе
[564]
. Этот собор, положивший начало форменному крестовому походу габсбургско-католического лагеря против Реформации и вообще против рождавшейся современной западной цивилизации, как известно, продолжался (с перерывами) с 1545 по 1563 г. И очень похоже на то, что Иван Васильевич против не был. Просто руки пока не доходили.
Впрочем, позднее, когда выяснилось, что лютеранство – реформация не буржуазная, а феодально-княжеская, Иван Грозный разрешил (в середине 1570-х гг.) пленным ливонцам построить в Москве кирху и даже наказал митрополита, который силой заставил 1 (одного) немца принять православие
[565]
.
Протестанты – тоже, конечно, не ангелы, но все же Елизавета I Английская казнила 80 тысяч бродяг (в рамках экономической политики огораживаний), а не репрессировала по политическим мотивам. Если же к жертвам Опричнины присовокупить и чисто экономические, то получится сокращение населения России примерно на 25% (т. е. на 2,5 млн человек; об общих масштабах репрессий – в конце книги). Ну, пусть часть из них не погибла, а бежала на окраины или в Польшу, но, думается, меньше миллиона жертв Опричнины никак не наберется. Да одних только «Еремеек» и «Мелентеек», чей «лук опричники пограбили, скотину засекли, а сам с семьей с голоду пропал», думается, можно насчитать далеко за 80 тысяч…
