Штатный подвес ножен состоял из простой кожаной петли. Нож свисал с ремня вертикально, и в таком виде был решительно не пригоден для скрытного ношения в городе. Жёлудь вытащил из кармашка сидора кисет с запасными тетивами, принялся мастерить подвязку, чтобы ножны висели на поясе горизонтально и были прикрыты одеждой от посторонних глаз.
— Ножик твой загляденье, от одного вида срать хочется — глумливо оценил Михан, остановившись возле койки. — Ты чего, носить его собрался?
— У тебя такой же, пердун, — огрызнулся Жёлудь. — Вместе «медвежат» трясли. Или ты свой продал уже?
— Конечно, нафиг мне этот адский ужоснах? А ты чего делал сегодня?
— В цирк ходил, — сдержанно ответил Жёлудь и замолчал, чтобы не сболтнуть лишнего.
— В цирк… — не без ревности к проведённым с толком выходным вздохнул Михан. — Нашёл развлекалово, дурень. Эх, я бы на твоём месте случая не упускал. Ты когда ещё в таком огроменном городе побываешь?
— Ты лавочник, сын мясника, — сидящий Жёлудь посмотрел на стоящего Михана сверху вниз таким презрительно-холодным взглядом, что чуткий шаман Мотвил на соседней койке заворочался. — А я эльф, из боярского рода. Твои развлечения низменны, бабы и барды, а мои останутся высоко духовными, как в большом городе, так и в маленькой деревне.
— Я в Новгороде Великом буду служить, — уже со смешанным чувством зависти и неприязни отозвался Михан. — Я подле князя буду в Кремле, а ты так и сгниёшь в дремучем лесу, дуралей.
Жёлудь не удостоил противника ответом. Крепко затянул узелок, словно запаял сплетённую из конского волоса тетиву, и отметил, что петля села на ножны как влитая.
— Не говори «гоп», ты ещё не в Кремле, — подал голос верховный шаман Москвы. — И лучше бы тебе там никогда не быть.
Глава двадцать первая,
в которой Щавель и Альберт Калужский заключают клятву на соли, Ерофей Пандорин идёт в Информационный центр, а революция съедает своих детей
Мотвил оказался прав. Когда Щавель пригласил Жёлудя прогуляться по городу, парень сначала оробел. В Тихвине отец редко его баловал, вот так запросто предлагая куда-то сходить, а таскал за собою Корня как старшего наследника и потом стал брать на дела Ореха. Жёлудь как младший и, по мнению парня, несправедливо недооцененный, оставался вместе с сёстрами и дворней. Братья мало посвящали его в свои взрослые игры, и на охоту за разбойниками брали на подхват, в загонщики. К девятнадцати годам младший сын тихвинского боярина уверился, что дурость его всем видна и неизлечима. Потому на мобилизацию к светлейшему князю Жёлудь последовал за Щавелем, как ребёнок следует за родителем. Хорошо, что рядом оказался однокашник, без Михана было бы совсем кисло. Ни продолжительный поход, ни короткие стычки с неприятелем не осадили в молодом лучнике привычного преклонения перед отцом. Даже мучительное пленение у вехобитов и кровавая жертва во Владимирском централе не уравняла их ни на шаг, но давеча что-то изменилось.
— Пойдём, перекусим, — по-товарищески сказал Щавель. — Проветримся немного, бери куртку.
В компании Лузги и Альберта Калужского они отошли на пару кварталов к центру и оказались в гламурном районе с милыми магазинчиками, модными бутиками и привлекательными кафешками всех мастей. За шведской лавкой «Мануфактура Хасселя», где продавались часы, очки и фотоаппараты на потребу местным хипстерам, обнаружилась витрина и дверь под вывеской «Кафе-шантан Олень Делонь».
— Что такое «делонь»? — оленей Жёлудь видел только на картинке, в Ингерманландии они не водились, но по зоологии у него было твёрдая пятёрка.
— Петушиное слово, — заявил Лузга.
— Псевдоним, — сказал Альберт Калужский.
— Псевдоним — слово греческое, — заметил Щавель. — Где греки, там и симпозиумы. Всё одно к одному. С таким оленем, сынок, ты из одной кружки не пей и не поворачивайся спиной к нему, если придётся поднимать с пола предметы, а присаживайся на корточки.
Доктор же с любопытством посмотрел на столики за витриною. Он был привычен ко всякому и не чурался ничего.
— Не зайти ли нам чуток огламуриться? — смело предложил лепила.
В витринном стекле Щавель видел отражение. Он содрогнулся, это было его отражение! Возвышающийся рядом молодой позёр с бородкой казался порождением салонного льва и светской кобылицы. Гламурное стекло делало Жёлудя совсем чужим. А ссутулившемуся поодаль уголовнику место было в исправительной колонии с оппортунистами, но никак не на воле среди мирных граждан. За время похода Лузга загорел и стал ещё больше похож на добро. И только Альберт Калужский выглядел как ни в чём не бывало. Закалённого странствиями доктора ничто не брало.
С такими спутниками терять было нечего, и Щавель молвил:
— От добра добра не ищут. В этом городе греха и барокко мы вряд ли встретим приличное заведение.
Единственный зал был скорее наполовину пуст, чем наполовину полон. В дальнем его конце обнаружился крашеный помост, на котором негромко играл камерный оркестр. Четверо музыкантов в полосатых робах, скрипач, пианист, флейтист и аккордеонист, выводили что-то запретное, из допиндецового репертуара русского шансона. Песен, естественно, не пели, сама музыка являлась достаточной фрондой, в лейтмотиве её угадывалось недовольство властями и существующими порядками.
Заняли столик в тёмном углу, избегая чужих ушей. Дождались пива и отправили официанта с заказом от себя подальше. Посидели, прихлёбывая, вполуха слушая музон и пытаясь определить, что за композицию он подразумевает. Но мелодии русского шансона были такими одинаковыми, что про загубленную режимом судьбину сложили миллион песен.
— Ты с лепилой муромским знаком, что давеча в роту заходил? — как бы невзначай поинтересовался Щавель у смиренно держащего паузу Альберта Калужского.
— С доктором Лысым? — печально покивал отрядный лепила. — Лично не знаком, но много о нём наслышан.
— И как он как врач?
— Хорош, — только и сказал Альберт.
Щавель тюкнул донышком стакана о столешницу. Отёр измазанные пеной усы. Озвучил приговор:
— Карп собирается отстранить тебя от дел, раз нашёл замену. Он здесь в силе, а я нет. Имеет право.
— Да, я знаю. Видел вчера, как они переговаривались.
— Два месяца работы тебе оплатят из отрядной казны по установленному тарифу. Это немного и доли в рабах не будет, как ты хотел, но на деньги не кинут, могу гарантировать.
Доктор кивнул.
Жёлудь погрустнел. Жалко было расставаться с лепилой, привык к нему, да и человек оказался хороший. Но, посмотрев на отца, понял, что не для того он собрал их здесь, дабы выгнать доктора за ворота.
И оказался прав.
— Пойдёшь со мной в Проклятую Русь? — предложил Щавель. — Ты нам там можешь здорово пригодиться. Обещаю, тебя не съедят.
— Спасибо, командир, — Альберт впервые за утро улыбнулся. — Я знаю, что ты сдержишь своё слово. Что я получу за это?
