Я позвонила сестре, и у нее хватило деликатности ни разу – ну разве что один раз – не сказать мне: «Я же тебе говорила!»
– В этом-то и заключается основная проблема родителей, – заявила он, почему-то причислив меня к числу родителей. – По идее, ты должна быть невозмутимой, понимающей, вежливой особой, способной справиться с любой ситуацией. Но иногда, когда Том грубит или я валюсь с ног, мне хочется хлопнуть дверью или дать волю чувствам и обозвать его мелким засранцем.
Что было совсем недалеко от истины, потому что у меня возникали схожие чувства.
А на работе дела шли из рук вон плохо, и, чтобы заставить себя ехать в аэропорт, приходилось распевать по дороге песенки из шоу.
Ну а еще был Сэм.
О котором я вообще не вспоминала.
Я не вспоминала о нем по утрам, глядя в зеркало на свое обнаженное тело. Не вспоминала его руки на своем теле, его пальцы, скользящие по моим багровым шрамам, отчего те, конечно, не делались менее заметными, но зато становились частью нашей общей истории и тем самым чем-то удивительным. Не вспоминала, как одним коротким вечером я потеряла голову и снова почувствовала себя живой. Не вспоминала о нем, когда смотрела на влюбленные пары, что, обнявшись, проверяли билеты на самолет, на котором отправлялись в романтическое путешествие или какое-нибудь экзотическое место подальше отсюда, чтобы заняться необузданным сексом. Не вспоминала о нем по дороге на работу и с работы, когда мимо с воем проезжала «скорая». Что случалось бессчетное число раз. И я, естественно, не вспоминала о нем, сидя вечером на диване перед экраном телевизора с каким-нибудь тупым шоу, сюжет которого потом я, хоть убей, не смогла бы пересказать, и чувствуя себя самой одинокой порнушницей-пикси на свете.
Позвонил Натан и оставил сообщение с просьбой перезвонить. Я сомневалась, что мне захочется слушать о его потрясающей жизни в Нью-Йорке, и отложила ответный звонок на потом, твердо зная при этом, что вряд ли стану перезванивать. Я получила эсэмэску от Тани, где говорилось, что они вернулись из отпуска на три дня раньше из-за каких-то служебных дел Фрэнсиса. А еще звонил Ричард. Он сообщил, что с понедельника по пятницу мне придется работать в ночную смену. И, Луиза, пожалуйста, не опаздывайте. Еще раз должен напомнить, что у вас уже было последнее предупреждение.
И в результате я сделала единственное, что пришло мне в голову, а именно отправилась домой в Стортфолд, врубив музыку на полную громкость, чтобы не оставаться наедине со своими мыслями. В душе я была даже благодарна своим родителям. Сейчас я как никогда остро ощущала пуповину, связывающую меня с родительским домом, где меня всегда ждали семейный уют и воскресный обед на столе.
– Ланч?! – недовольно выпятив челюсть и сложив руки на животе, воскликнул папа. – О нет! Теперь у нас не бывает воскресного ланча. Ланч – это признак патриархального ига. – (Дедушка печально кивнул из своего угла.) – Нет-нет! Никакого ланча. Теперь по воскресеньям мы едим сэндвичи. Или суп. Суп, очевидно, не противоречит идеям феминизма.
Трина, занимавшаяся за обеденным столом, выкатила на него глаза:
– По воскресеньям мама ходит в класс поэзии в Образовательном центре для взрослых. И за это время она вряд ли успела превратиться в Андреа Дворкин
[16]
.
– Вот видишь, Лу? Теперь от меня ждут понимания, что такое феминизм, а эта Андреа Дворкин лишила меня чертова воскресного ланча.
– Папа, ты слишком драматизируешь.
– Это я-то драматизирую?! Воскресенье – семейный день. И у нас должен быть семейный воскресный ланч.
– Мама отдала семье всю свою жизнь. Почему ты не позволяешь ей уделить хоть какое-то время себе самой?
Папа ткнул в сторону Трины сложенной газетой:
– Твоя работа. Мы с твоей мамочкой были совершенно счастливы, пока ты не начала внушать ей, что это не так. – (Дедушка одобрительно кивнул.) – У нас теперь все пошло кувырком. И я даже телевизор не могу спокойно посмотреть без того, чтобы она не назвала рекламу йогурта сексистской. И это у нее сексистское, и то у нее сексистское. А когда я принес от Эда Палмера домой газету «Сан», чтобы почитать спортивные странички, она швырнула ее в огонь из-за страницы три
[17]
. Час от часу не легче. Я теперь вообще не знаю, что она в следующий раз выкинет.
– Всего одно двухчасовое занятие, – не отрываясь от книг, мягко заметила Трина.
– В воскресенье.
– Папа, все в твоих руках. Я серьезно, – вмешалась я в разговор.
– Что? – опустил глаза папа. – Что?
– Твои руки… – продолжила я. – Они же тебе не для красоты даны. – (Папа нахмурился.) – Почему бы тебе самому не приготовить ланч? Сделай маме сюрприз к ее возвращению.
У папы от возмущения глаза полезли на лоб.
– Чтобы я готовил воскресный ланч! Чтобы я?! Луиза, я женат уже почти тридцать лет. И я не буду готовить чертов ланч! Мы так не договаривались! Я на это не подписывался! До чего мы докатимся, если в воскресный день я, нацепив передник, буду чистить картошку?! Разве это справедливо?
– Папа, это современная жизнь.
– Современная жизнь. И ты туда же! – рассердился папа и направился к двери в сад. – Спорим, твоему чертову мистеру Трейнору готовят воскресный ланч. Эта его девица уж точно не феминистка.
– А… Тогда, папа, тебе нужно жить в замке. У кого есть замок, тому феминизм не страшен.
Мы с Триной так и покатились со смеху.
– Я вам вот что скажу. Теперь мне понятно, почему у вас обеих нет парней.
– Ой-ей-ей! Красная карточка! – Мы с Триной дружно подняли вверх правую руку.
Папа в сердцах взмахнул газетой и протопал в сад.
Трина наградила меня лукавой ухмылкой:
– Если честно, я собиралась предложить ему приготовить ланч. Но… теперь?
– Ну, я не знаю. Мне бы не хотелось способствовать укреплению патриархального ига.
– Тогда в паб?
– Отлично. Сейчас отправлю маме эсэмэску.
Как оказалось, моя мама только в пятьдесят шесть начала выползать из своей скорлупы, сперва неуверенно, словно рак-отшельник, но затем, несомненно, с растущим энтузиазмом. Она годами не выходила одна из дому, довольствуясь своими скромными владениями, ограниченными стенами нашего домика с тремя с половиной спальнями. Но после нескольких недель в Лондоне, когда маме пришлось ухаживать за мной в больнице, она вдруг осознала, что способна на большее. Мама стала просматривать феминистские тексты, которые Трина получила в колледже в группе по повышению готовности к гендерно-ролевым стрессам. И в результате под действием алхимии этих двух событий у мамы наступило пробуждение. Она продралась сквозь книги «Второй пол»
[18]
и «Я не боюсь летать»
[19]
, осилила труд «Женщина-евнух», а прочитав «Женскую комнату»
[20]
, была настолько потрясена явной параллелью со своей жизнью, что четыре дня вообще не подходила к плите, прекратив забастовку только тогда, когда обнаружила дедушкины тайные продовольственные запасы, состоявшие из четырех упаковок черствых пончиков.
