– Это завещание моего отца, императора Александра Третьего. «Тебе предстоит взять с плеч моих тяжелый груз государственной власти и нести его до могилы, так, как его нес я и как несли наши предки». – Император печально посмотрел на Покровского. – Еще до составления этого завещания мы с отцом вели беседы о том, как мне править после его кончины. Он много и правильно говорил. Я слушал отца и сомневался, смогу ли справиться с этой великой миссией. – Государь вновь вернулся к тексту: – «Твой дед с высоты престола провел много важных реформ, направленных на благо народа. В награду за все это он получил от русских революционеров бомбу и смерть. В тот трагический день встал передо мной вопрос: какой дорогой идти? По той ли, на которую меня толкало так называемое передовое общество, заросшее либеральными идеями Запада, или по той, которую подсказывало мне мое собственное убеждение, мой высший священный долг государя и моя совесть. Я избрал мой путь». – Николай достал платок, приложил к глазам, помолчал и продолжил: – Я тоже выбрал свой путь. Как и отца, меня всегда интересовало только благо народа и великой России. Он предупреждал, что только самодержавие создавало историческую индивидуальность. Вот здесь написано… – Царь вновь поднес к глазам завещание: – «Рухнет самодержавие, не дай Бог, тогда с ним и Россия рухнет. Падение исконно русской власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц». – Император отложил листок. – Отец завещал мне быть твердым и мужественным, никогда не проявлять слабости, слушать только самого себя, доверять своей совести, избегать войны, укреплять семью. Видит Бог, я стремился следовать заветам отца, так почему сейчас плачу за это самой страшной ценой?
– Что вы имеете в виду, государь?
– Вы спрашивали, что означает заявление Рузского о какой-то делегации? Отвечу. Сюда едут господа Гучков и Шульгин. Они хотят принять от меня манифест об отречении от престола.
– Что? – невольно воскликнул Покровский. – Отречение? А этим посланцам из Думы больше ничего не надо? Отдайте приказ, и мои офицеры арестуют делегатов. Если сторону мятежников принял главнокомандующий фронтом, то надо срочно сменить его и подвергнуть аресту. Благо достойных, верных вам генералов в войсках достаточно. Обратитесь к армии. Да и генерал Иванов должен уже подвести войска к Петрограду. О каком отречении может идти речь? Вы показали мне завещание вашего отца, зачитали выдержки из него. Если когда и следует проявить твердость и мужество, так это именно сейчас, государь.
– Поздно, Алексей Евгеньевич. На отречении настаивают мои родственники, великие князья, и генералы, командующие фронтами. Вы упоминали о войсках генерала Иванова. Начальник штаба ставки Алексеев приказал им не вступать в противоборство с массами бунтовщиков. Так что надежды на Иванова нет. Беспорядки начались в Москве и в других крупных городах. Но достаточно об этом. На меня возложен груз государственной власти, мне его и нести до конца.
– Но не сдаваться же! Если вы отречетесь от престола, то поставите под угрозу уничтожения не только себя, но и всю вашу семью.
– Господь не допустит этого.
– Все же разрешите мне попытаться поднять войска, стоящие в Пскове. Среди полковых командиров немало моих личных знакомых, которым можно доверять.
– Нет, князь, я запрещаю это делать. Отречения же как такового не будет. Да, мятежники получат документ, нужный им, но он не будет иметь никакой юридической силы.
– А вы думаете, этим безбожникам нужен официальный манифест? Даже если вы ничего не подпишете, они сделают это за вас!
– Но это уже другая ситуация.
Адъютант доложил государю о прибытии Гучкова и Шульгина.
Николай попросил Покровского удалиться.
Князь вышел из вагона с тяжелым сердцем. На его глазах рушилось все то, за что он готов был отдать жизнь.
Гучков сразу же объявил:
– В Петрограде нет ни единой войсковой части, на которую, государь, вы могли бы положиться. Вам необходимо отречься от престола.
Николай неожиданно спокойно сказал:
– Я уже принял решение и отрекаюсь не только за себя, но и за сына.
Гучков знал, что подобным решением император нарушает манифест Павла Первого, который устанавливал, что царствующее лицо имеет право отрекаться от престола только за себя, а не за своих наследников.
Но что это значило для мятежников? Ничего.
– Вы уже подготовили проект манифеста? – спросил Николай.
– Да, он с нами.
– Позвольте? – Государь принял документ и ушел с ним в кабинет, устроенный в вагоне.
Депутаты Думы пребывали в некотором недоумении и тут же услышали стук пишущей машинки.
Через пять минут император вернулся и подал Гучкову два телеграфных бланка, на одном из которых поставил подпись карандашом.
– Что это? – спросил опешивший Гучков.
– То, чего вы добивались от меня. Отречение в пользу великого князя Михаила Александровича.
– Но это просто телеграмма, бланк, подписанный карандашом. Здесь нет печати.
– Отречение, господа, да будет вам известно, составляется в произвольной форме. Если я отрекаюсь от престола, то сам и решаю, как это сделать.
– Но это не отречение! Неужели в императорском вагоне нет чистых бланков царских манифестов, чернил? Почему вы не поставили императорскую печать?
– Большего вы от меня не добьетесь. Не смею задерживать.
Таким образом, никакого законного отречения от престола не было. Впрочем, это уже не имело ни малейшего значения.
Государь выполнил свой долг до конца, так, как мог в критической ситуации, сложившейся в стране. Он прекрасно понимал, что ждет его в будущем.
Оставшись один, Николай подошел к окну, отодвинул штору, долго стоял и глядел в черную ночь.
Глава 8
На следующий день, 3 марта, Покровский, приказавший своим верным офицерам из группы порученцев находиться рядом со стоянкой царского поезда, вновь попросил Николая принять его. Он получил разрешение и прошел в императорский вагон.
Государь находился в подавленном состоянии, но встретил Покровского, по обыкновению, радушно. Он умел сдерживать эмоции.
– Добрый день, ваше величество, – поприветствовал князь государя.
Николай улыбнулся:
– Подобное обращение осталось в прошлом, Алексей Евгеньевич, так что просто здравствуйте, проходите. Признаюсь, вы один из очень немногих людей, которых я хотел бы сейчас видеть.
– Вы все-таки подписали манифест об отречении?
– Да, подписал, хотя и не поставил императорскую печать. Но вы оказались правы: для безбожных мятежников это не сыграло никакой роли. Насколько мне известно, Родзянко, приняв подобный документ, очень ругался, спрашивал Гучкова, что за бумажку тот ему привез. А что он мог ответить? Только передать мои слова, что ничего другого они не получат. Поэтому они совершенно бессовестно поправили текст так, как им это выгодно, и оповестили общество о моем отречении. Так что теперь я уже не император, не Верховный главнокомандующий, даже не великий князь, а просто гражданин Романов Николай Александрович.
