— Похоже на кризис.
— На что?
— Ну, знаешь, иногда они взрываются, поскольку им кажется, что нечего надеть, все это доводится до истерики, когда они себя ненавидят, а потом обвиняют тебя в том, что ты их не любишь.
— О нет. Нет, это было другое!
— Она что-нибудь принимала?
— Ну, мы оба немало выпили.
— Нет, в смысле, препараты.
— А… Ну, она была с этим кремом, который хранит в холодильнике и который должна втирать. Но, Эндрю, мне кажется, тут дело гораздо серьезнее, чем препараты. Понимаешь, она бросалась в меня вещами.
Эндрю фыркнул:
— О да!.. Тогда это действительно серьезно!
— Эндрю. Я бы стал звонить тебе посреди ночи из своего сада, если бы это была шутка?
— Не стал бы. Как все началось?
— Ну, сначала я встал на сторону мамы в вопросе… о чем-то там… а потом я стал ругать Аманду за то, что она неправильно влияет на детей, и… началось!
— Уф-ф-ф-ф! — Эндрю шумно втянул воздух. — Ну, они на самом деле могут очень остро воспринимать разборки со свекровью.
— Я знаю, я знаю, но все гораздо серьезнее… я просто не понимаю… была пара моментов. Например, сегодня по телефону она говорила о том, что рушатся жизни детей. Она, очевидно, прочла что-то в газете, но реагировала так, как будто это касалось лично ее. И вообще за последнюю пару недель… я не могу точно определить, что именно, но когда она разговаривает со мной, она словно обращается к кому-то еще, кому-то, кого она… ненавидит. Да, именно такое ощущение. Может быть… я знаю, это не совсем твоя область… но тебе ведь не кажется, что это параноидальный бред? Может, стресс от смерти Эмбер послужил началом чему-то, какому-то химическому нарушению, ну, в смысле, в соединении с препаратами?
На том конце провода повисла пауза.
— Как ты считаешь? Эндрю, ты меня слышишь?
— Она говорила про Эмбер? — Эндрю перешел на шепот.
— Нет, а что?
— Мне просто пришло в голову еще одно возможное объяснение.
— Ну?
— Она думает, что-то было.
— Я тебя не понимаю.
— Между тобой и Эмбер.
— Что между мной и Эмбер?
— Роман, Николас.
— Боже мой!
— Я просто думаю… дело может быть в этом. Я почти уверен, дело в этом.
— Понятно. Ну… это, конечно, все объясняет… Бедная Аманда!
— Я должен был раньше догадаться. Дело в том… некоторые говорили, как раз после смерти Эмбер, и может быть, это дошло до Аманды.
— Почему ты не сказал мне, что были такие разговоры? — У Николаса вдруг пересохло во рту.
— Потому что я думал, это пройдет, и никто из вас об этом даже не узнает. — В голосе Эндрю слышалась радость. — В любом случае, наверное, хорошо, что все выяснилось. Теперь ты знаешь, в чем проблема, так что можешь пойти и сказать ей, что все это просто грязные слухи.
— Все не так просто. — На линии были помехи, казалось, Николас говорит с другого конца света, и это расстояние придает его голосу безжизненность и механичность.
— Почему?
— Во-первых, она меня выгнала, — Николас резко засмеялся, — она не хочет меня видеть до вечеринки.
— Ну, сейчас не хочет, но ты можешь ее успокоить.
— Не могу, Эндрю. — Николас надолго замолчал. — Надеюсь, я смогу объяснить все, объяснить свое поведение, когда мы все соберемся на чтении завещания.
— В Хедланде? Но это только через три недели. Зачем столько ждать, если все так плохо?
— Потому что… потому что я не могу успокоить ее, Эндрю.
На линии что-то зашуршало.
— Ник? — Тишина была почти физически ощутима. Эндрю представил, как его друг стоит на лужайке перед домом, смотрит на звезды, водит по виску вверх-вниз пальцами, и, когда тишина придала картине еще большую неподвижность, Эндрю представил, как Николас наклонил голову, зажмурил глаза и хочет, чтобы он, Эндрю, дал ему знак, что он понял, что он хотя бы пытался понять. — Ник… Я не знаю, что сказать, приятель. Мне жаль… просто я никогда не думал… Боже! Мне кажется, мы никогда друг друга не знали. Я имею в виду мы все.
— Думаю, мне пора, — сказал Николас. — Надо постелить на диване.
Глава 16
Джеки взяла интервью у Маркуса Рейвена перед фургоном Сэма, потому что больше негде было спрятаться от музыки. После этого она залезла в спальный мешок, разложенный на заднем сиденье, и проспала, пока птицы не разбудили ее ранним воскресным утром. Ночью были заморозки, окна заиндевели, и снаружи машины все искрилось белым. Джеки села в мешке, расчистила кусочек стекла, посмотрела на побелевшую лужайку и увидела Анджелу Броди, которая, идя по лужайке, казалось, разрезала хрустящий воздух, как пловец в замедленном действии.
Джеки опустила стекло и высунула голову.
— Доброе утро, — сказала она.
— Привет, — ответила Анджела, глядя куда-то вдаль. На ней было короткое леопардовое пальто и зеленые блестящие сапоги. — Ты так и не вернулась… в свою комнату. — Ее калифорнийская речь была такая же неторопливая, как медленные подводные движения.
— Меня не интересуют наркотики, — сказала Джеки вместо объяснения.
— Меня тоже. — Длинные светлые (как у скандинавов) волосы Анджелы на морозе висели соломой. Она вытянула руку перед собой так, словно та ничего не весила. — Но меня интересует секс. Саймон сказал, что тебя секс не интересует.
— Почему же, конечно, интересует. — Джеки попыталась изобразить негодование в голосе. — Интересует. Просто я не… в последнее время. У меня были проблемы с ногой.
Анджела кивнула:
— Точно, нога. — В утренней дымке она сделала шаг назад, сложила руки перед грудью и повернулась к грузовику. — Подвезти тебя в Лондон? — спросила она. — Я люблю уезжать до того, как все встанут.
— Хорошо, — ответила Джеки, — я только попрощаюсь.
Винс чистил обувь за столом, когда Джеки вошла на кухню.
— О Боже, — сказал он, — после всего этого она даже не сняла сережки.
— Прости, Винс, — Джеки пожала плечами, — в моей постели был кое-кто еще, когда я туда заглянула.
Винс прижал пальцы к губам, очевидно задрожавшим, потом опомнился и скорчил гримаску.
— Ужас, — сказал он. — Итак, вы пришли, чтобы немного взбодриться.
— Вообще-то я пришла за Сантой, — ответила Джеки. — Сэм говорит, он возьмет его в Лондон, если я смогу затолкать его в фургон до того, как все проснутся. Это просто предусмотрительность. Маркус согласен.
— А что собирается делать мадам?
