— Мсье, я так понимаю, вы школяр?
— Да, — ответил Жиль, который одновременно чувствовал и усталость, и душевный подъем.
— А как насчет того, чтобы время от времени приходить в мою таверну и веселить публику? — тут он заметил жест молодого человека (тот просто сменил позу и как бы отмахнулся) и истолковал его по-своему: — Да-да, я понимаю, — торопливо продолжил Берто, — времени у вас, конечно, маловато. Учиться в Сорбонне нелегко. Но, я думаю, вам удастся выкроить часок-другой, чтобы вечером посетить «Посох пилигрима». И поверьте, об этом вы не пожалеете. Жакен! — позвал он гарсона, и тот принес объемистый сверток. — Это вам, месье. Думаю, что бутылка доброго вина и окорок будут достойным вознаграждением за ваше искусство. Вы были великолепны!
Смущенный Жиль потупился и пробормотал слова благодарности. Но Берто не отходил от стола; он ждал согласия. Тогда ситуацию взял в свои руки Гийо.
— Мы согласны! — провозгласил он торжественно. — Не правда ли, хозяин? Видите ли, мсье Берто, творческие люди очень стеснительны, а мой господин и того больше. Так что будем считать, что дело в шляпе.
Берто Лотарингец просиял.
— Сегодня ваш ужин за счет заведения, — сказал он и широко улыбнулся, показав свои зубы, крупные и желтые, как у старой лошади. — Позвольте откланяться, мсье…
Хозяин таверны ушел, а Гийо довольно хохотнул и сказал:
— Итак, мы решили главную проблему всех бедных парижан, а в особенности школяров — пропитание. Деньги у нас скоро кончатся, от вашего папаши посылок ждать не приходится, так что нужно самим как-то крутиться. Берто, конечно, себе на уме, но он человек слова. Поэтому голод нам не грозит, и это замечательно. Когда я голоден, то мысли мои путаются и ноги не хотят ходить. А ежели вина нет, то я и вовсе зверею. Древние говорили: «In vino veritas» — истина в вине. И должен вам сказать, наши предки были очень неглупыми людьми. Всего лишь один кубок доброго бордоского возносит меня под небеса. А когда я выпью второй, то становлюсь философом почище Фомы Аквинского. Мир раскрывает передо мной все свои тайны, и только лень препятствует тому, чтобы я изложил их на пергаменте. Да-да, именно на пергаменте! Ибо никакая бумага — даже сарацинская, самая наилучшая, — не может претендовать на то, чтобы быть сокровищницей моих откровений…
Он болтал бы и дальше, но тут раздался чей-то голос:
— Господа, вы не возражаете, если я составлю вам компанию?
Жиль оглянулся и в невысоком молодом человеке с длинными вьющимися волосами, которые выбивались из-под берета, украшенного птичьим пером, узнал Франсуа де Монкорбье, который исполнял роль аббата во время его посвящения в студенты Сорбонны.
— Ни в коей мере! — воскликнул Жиль и заулыбался. — Присаживайтесь, прошу.
Франсуа де Монкорбье поступил в Сорбонну в 1444 году, причем совсем юным; к тому времени ему исполнилось всего тринадцать лет. После посвящения Жиль не встречался с ним. Он лишь узнал, что в университете Франсуа числится под фамилией Вийон
[46]
, но предпочитает, чтобы его называли де Монкорбье. Фамилия Вийон принадлежала родственнику Франсуа, капеллану церкви Святого Бенедикта, который усыновил его, заменив рано умершего отца.
Самого Жиля с той поры, как его провезли по улицам Парижа верхом на осле, школяры стали называть Флинтом — Кремнем. Поэтому он нимало не удивился, когда Франсуа Вийон сказал:
— Благодарю вас, мсье Флинт.
Жиль мигнул, и Гийо тут же подозвал Жакена, который принес еще одну бутылку и кружку для Вийона. После этого Пройдоха наполнил кружки, и Жиль поднял свою со словами:
— Ваше здоровье, мсье!
Все трое дружно выпили, и Гийо сразу же начал набивать свой бездонный желудок. Жилю есть не хотелось; он плеснул себе и Франсуа Вийону еще немного вина и только в этот момент ощутил, как огромное напряжение, которое он испытывал во время своего выступления, начало постепенно покидать его, принося большое облегчение. Вийон пил вместе с Жилем, но его голодный взгляд был прикован к окороку, который благодаря усилиям Гийо таял как снежный ком под жарким весенним солнцем. Глянув на него, Жиль спохватился.
— Угощайтесь, мсье Вийон, — сказал он и пнул под столом ногу Гийо, да так сильно, что тот едва не подавился.
— Ох! Мессир!.. — охнув от боли, с укоризной воскликнул Пройдоха и быстро глотнул вина, чтобы протолкнуть застрявший в горле кусок тренчера.
— Хватит жрать, болван! — тихо процедил сквозь зубы Жиль.
Гийо глянул на Франсуа Вийона (тот не стал дожидаться повторного приглашения, а быстро отрезал себе приличный ломоть мяса и начал жадно есть) и все понял. Любой уважающий себя и общество школяр или магистр с удовольствием и без всяких церемоний выпьет предложенное товарищами вино, но никогда не дотронется до закуски, пока его не пригласят. А Жиль об этом забыл, хотя ему было хорошо известно, что сытым школяр бывает только в мечтах.
Когда от жаркого остались одни кости, Франсуа Вийон вытер жирные руки о свои штаны, отхлебнул из кружки несколько глотков вина и сказал, обращаясь к Жилю:
— Сердечно благодарю за вашу доброту. Но подсел я к вам не потому, что был голоден как пес, промышляющий возле Монфокона. (Хотя и это имело место, сознаюсь честно.) Меня поразила ваша музыка, мсье Флинт. Многие песни и мелодии я до сих пор не слышал. Кто их автор?
Жиль смутился и тихо молвил:
— В общем… это… Ну, я…
— Поразительно! — воскликнул Франсуа Вийон. — У вас несомненный талант! Я чертовски рад нашему знакомству! Видите ли, я тоже пробую силы в музыке, но больше в стихосложении. Очень надеюсь услышать ваше мнение по этому поводу. Конечно, не сегодня — уже слишком поздно, но мы найдем время. Вы не возражаете?
— Ни в коем случае! — с жаром ответил Жиль.
Он был польщен вниманием к своей незначительной персоне со стороны Франсуа Вийона. Обычно старшекурсники и магистры относились к новичкам снисходительно, чтобы не сказать больше, и практически не вступали с ними в дружеские отношения. Лишь позже, по окончании Сорбонны, бывшие студиозы становились добрыми друзьями и приятелями, с ностальгией вспоминая за бутылкой вина годы, проведенные в стенах университета.
Они посидели еще немного, наслаждаясь сытостью и выдержанным бордоским. Гийо, пользуясь моментом, попросил у гарсона еще вина, и тот принес, но не в запечатанной красным воском бутылке, а в кувшине. По вкусу оно лишь отдаленно напоминало бордо, но было более хмельным. Наверное, Берто Лотарингец подливал в бочки с вином итальянскую виноградную граппу, которая била по мозгам как боевой молот.
Жиль понял, что пора уходить, — всякая щедрость имеет свои пределы. Осуши они этот кувшин до дна, им пришлось бы идти домой на карачках. Хитроумный Берто был уверен, что неглупые школяры быстро поймут его намек. Действительно, кому улыбается перспектива изгваздаться в нечистотах, которые текли прямо по узким улочкам Парижа? Поэтому и он, и Гийо с Франсуа лишь попробовали «продукт» Берто Лотарингца и покинули таверну, довольно твердо держась на ногах.
