Оставив арбалеты, наемники схватились за свои фальшионы
[51]
, и началась дикая сеча, в которой никто никому не давал пощады. Генуэзцы понимали, что в случае поражения их ждет смерть, — дикие берберийцы обычно не брали пленников, когда команда судна-жертвы оказывала сопротивление, — поэтому дрались отчаянно и весьма искусно. Гордый капитан Монтальдо даже в мыслях не держал сдаться на милость злобных варваров. Собственно говоря, как и его команда. Лучше почетная смерть в бою, чем ходить в кандалах невольника.
На капитана навалились сразу несколько пиратов, и он ворочался среди них, как огромный медведь среди шавок. Его противники не имели защитного снаряжения, поэтому почти каждый взмах меча Монтальдо, закованного в латы, достигал цели, после чего раздавался дикий вопль раненого или последний вскрик сраженного пирата. Тем не менее берберийцев было слишком много, и Доменико Монтальдо могли просто задавить под кучей тел.
Андрейко больше думал, как защитить Ивашку, поэтому прикрывал его своим телом возле капитанской каюты и не вступал в бой. Похоже, у берберийских пиратов было звериное чутье на жертву. Видимо, они сразу поняли, что двое юнцов — пассажиры генуэзца, и не трогали их, тем более что киевляне не выказывали никакого намерения вступить в схватку. У Андрейки даже руки чесались кинуться генуэзцам на помощь, но его сдерживал скулящий от ужаса Немирич — Ивашко вспомнил все ужасы недавнего плена и совсем потерял способность здраво мыслить.
Но когда Андрейко заметил, что берберийские пираты вот-вот одолеют храброго добряка Монтальдо, с которым и он, и Ивашко успели сдружиться, юный Нечай не выдержал. Он бросился в кучу малу как барс, нанося свирепые разящие удары дедовой саблей. Андрейко сильно рисковал, ведь на нем не было панциря и каждый его неверный шаг мог обернуться тяжелым ранением или смертью. Но не зря дед Кузьма учил Андрейку владеть оружием с младых ногтей. Пираты были гибкими и быстрыми, но юный Нечай действовал еще быстрее. Его татарская сабля разила не хуже скимитара, и спустя какое-то время капитан Монтальдо смог свободно вздохнуть, потому что берберийцы в смятении отхлынули от него, как вода во время отлива от большого прибрежного камня.
— Премного благодарен тебе, рутен! — вскричал капитан. — Если останемся живыми, мой друг, угощу тебя лучшим в мире вином — мальвазией!
«Рутенами» генуэзцы называли всех русов, в том числе и киевлян.
В сплошной суматохе и горячке боя лишь штурман Джироламо остался спокойным и рассудительным. Он собрал вокруг себя несколько матросов, которые подняли из пузатого чрева «Лауры» несколько керамических горшков с зажигательной жидкостью. Выждав удобный момент, синьор Джироламо подал команду, и матросы заработали топорами, перерубая веревки и освобождая «Лауру» от впившихся в ее борта крюков.
Едва в воду упала последняя веревка, на палубы пиратских дау полетели пылающие горшки, и вторая абордажная команда берберийцев вместо того, чтобы прийти на помощь товарищам, сражающимся на палубе «Лауры», принялась тушить свои посудины, которые вспыхнули как факелы.
Это оказалось не так просто, потому что вязкая горючая жидкость сквозь щели пролилась в трюмы дау, где находилось награбленное добро: ковры, ткани, одежда. И все это тоже загорелось. Заметив, что их суда горят, берберийцы на палубе «Лауры» завыли как волки; теперь им осталось или победить, или умереть.
Окончание сражения было ужасным. Потоки крови омывали палубу, на которой валялись отрубленные части тел, раненые и убитые. Вошедшие в раж генуэзцы, казалось, взбесились и кромсали уже мертвые тела. Берберийцы сопротивлялись с отчаянием обреченных, но пылающие дау — можно сказать, их обитель, родной дом — лишили пиратов мужества и сил, и они гибли под ударами фальшионов один за другим. Некоторые вообще прекратили сопротивление и, встав на колени, молились своему богу.
Вскоре все было кончено. Тяжело дыша, Андрейко вернулся к Ивашке, который по-прежнему трясся от страха, словно в лихорадке. Обняв его за плечи, Андрейко начал что-то говорить, но слова отлетали от Ивашки как горох от стенки, и юный Нечай прекратил играть роль утешителя. Он устало присел на канатную бухту и посмотрел на море.
«Лаура» постепенно набирала ход, и горящие дау остались далеко позади. О борт судна тихо плескались ласковые волны, небо было голубым и чистым, белокрылые чайки, как обычно, резали воздух своими острыми крыльями, а дельфины все так же сопровождали «Лауру», устраивая веселые игрища, однако в душе Андрейки что-то изменилось. И не в лучшую сторону. Она словно покрылась панцирем, которого так не хватало в недавнем бою.
Глава 15. Стрела купидона
Жиль постепенно втягивался в студенческую жизнь. Она была скудной, голодной, но веселой. Проказы, на которые были горазды школяры, изрядно добавляли перца в кровь и заставляли забывать о пустом брюхе. Правда, ненадолго. Но у Жиля появился постоянный заработок в таверне Берто Лотарингца, и он даже в самые плохие дни имел кусок хлеба и вино. Конечно, место менестреля в таверне никогда не пустовало, на него всегда находились претенденты, но как раз перед тем, как Жиль появился в «Посохе пилигрима», некий малый, забавлявший публику, куда-то исчез.
Об этом мог бы кое-что рассказать Гийо, однако он мудро помалкивал: зачем травмировать неокрепшую психику юного де Вержи? Жизнь — жестокая штука, особенно в Париже, и, чтобы выжить в столице Франции, приходилось пускаться во все тяжкие. Уж кто-кто, а Гийо знал об этом не понаслышке…
Единственным камнем преткновения для Жиля были диспуты. Они нередко загоняли его в тупик. У юного де Вержи был гибкий ум, он многое знал, но вопросы, в которых ему приходилось разбираться, были выше его понимания. Поначалу он чувствовал себя ослом, потому как не мог придумать ни одного толкового объяснения по теме диспута. Но вскоре благодаря Франсуа Вийону, с которым сильно сдружился, он уловил смысл всего происходящего и начал с умным видом и непроницаемым лицом нести такую ахинею, что в другом месте его сочли бы ненормальным.
Вопросы, которые выносились на диспут, поражали циничного прагматика Жиля своим идиотизмом. Он обладал живым воображением, и картинки, возникавшие в его голове, готовы были в любой момент инициировать гомерический смех. «Присутствует ли Сын Божий в евхаристии в тот момент, когда облатка падает в сточную канаву?» Когда Жиль услышал эту тему диспута, его заклинило. Перед мысленным взором школяра пронеслось целое видение, в котором присутствовали совершенно пошлые персонажи. Чтобы не расхохотаться, Жиль прикусил указательный палец и замычал, не в состоянии удержать рвущиеся изнутри смешинки.
На вопрос чересчур заботливого соседа, что с ним стряслось, юный де Вержи, стоически выдержав приступ смеха, со скорбным видом ответил, что мается животом. Сосед-школяр с пониманием кивнул. В этом не было ничего необычного. Пища, которую употребляли бедные студиозы, нередко бывала малосъедобной, и, если не хватало денег на вино, случались разные неприятности, вплоть до отравления.
