Дом не смог сдержать довольной улыбки. Но все-таки возразил:
– Мы говорим о сотрудниках. Тут разные взаимоотношения. Я никогда не допускал никаких реальных конфликтов. – Как он мог быть таким самонадеянным, черт побери? Зачем сделал из Жем ручную зверушку наподобие морской свинки? Надо было отпустить ее, позволить ей жить собственной жизнью…
Но она же сама назвала его своим солнцем! Если бы он позволил ей уйти… она так и жила бы в холоде и пустоте. И кто тогда прихлопнул бы любого, кто попытался бы ее обидеть?
– Хм-м.
Доминик уже и забыл, как раздражали его эти «хм-м» Пьера.
– Когда-то давно ты сказал, что никогда не бил тех, кто слабее тебя…
– Не бил.
– Никогда? А ребенком, когда играл на детской площадке?
– Дрался я постоянно, но только со своей ровней. – Ребенком он был крупным, а в здоровенного бугая превратился годам к пятнадцати. Младших и тех, кто был помельче, он никогда не трогал. Крепкие ребята, задиравшие его и мелкоту, приводили его в ярость.
– Знаешь, Доминик, однажды я пытался сказать тебе это, но ты ушел и не возвращался, и сейчас я повторю еще раз. На мой взгляд, ты, возможно, принижаешь себя в роли партнера. Не думаю, что ты когда-либо совершишь то, что позволял себе твой отец…
Пьер сделал паузу. Его «хм-м» вызывали досаду, но в целом Пьер был чертовски хорошим парнем.
– Почему ты так в этом уверен?
– Я ни в чем не уверен.
Доминик слегка приуныл. Ему хотелось уверенности.
– Но я, кажется, верю в тебя гораздо больше, чем ты в себя, – снова заговорил Пьр. – Ты не умеешь надеяться, но я еще не встречал человека столь же решительного. Так что иди и делай то, что ты задумал. Если не знаешь, как это сделать, еще поразмысли. Как теперь.
Доминик смотрел на свои большие, судорожно сжатые руки. В его душе шла борьба – сказать или нет. Он мучился, размышлял, не лучше ли ее отпустить, это куда проще, чем жить в постоянном страхе, представляя себе, когда и как она уйдет от него. Он тяжело вздохнул, сосредоточился на этой мысли и медленно произнес:
– Так… что? Как мне наладить более глубокие отношения?
– Возможно ли, чтобы вы пришли ко мне вдвоем?
Доминик в ужасе покачал головой:
– Ей это не нужно.
По лицу Пьера скользнуло недоумение:
– Ты уверен? Она совсем недавно перенесла такую тяжелую травму…
– Она очень сильная, – упрямо повторил Доминик. Он вспомнил, как она сидела в его салоне, тихая, погруженная в себя. Теперь у нее есть он, ее лекарство. Он против воли почувствовал ее тело и немного смутился. Он мог дать ей все, что она хотела получить от него. Но… он не был доктором.
– Я полагаю, это помогло бы вам лучше понять друг друга. И у нее, и у тебя имеется какой-то прошлый опыт – поэтому вам было бы полезно обсудить ряд вопросов.
Доминик непроизвольно напрягся.
– Нет. То есть она может обсудить со мной то, что считает необходимым, но ей не нужно знать что-либо о моем прошлом. – Тащить ее в те безобразные годы? Она назвала его своим солнцем. А не грязным и беспородным барбосом, который выволок сам себя из чудовищной грязи.
– Что ж… Если я правильно тебя понял, эта женщина фактически ничего о тебе не знает?
Доминик отрицательно потряс головой.
– Она знает лишь то, что ты один из лучших в мире шоколатье, и даже не представляет, откуда ты выкарабкался?
Доминик понимал, что выглядит до неприличия самодовольным. Впрочем, ладно, это он просто прикидывался.
– Итак. Ты спросил, как добиться более глубоких отношений. Хорошим началом могла бы стать честность.
Да он в своем уме?
– Пьер, она мне доверяет. А ты хочешь, чтобы я был с ней честным и все разрушил?
Пьер смерил его лукавым взглядом и молча ждал.
– Нет уж… – Она позволяла его рукам гладить ей волосы. Она позволяла ему прижимать ее к себе и сама обнимала его и целовала. Он никогда, никогда, никогда не позволит ей догадаться, что ни одна разумная женщина не стала бы ему доверять. – Пьер, ты хороший парень, и я уважаю твои советы. Но этой женщине я буду врать напропалую.
Никаких сообщений от Гийеметты. Доминик позвонил в салон, Джейми так и не приходила.
Разумеется, ей невыносима мысль, что он знает о нападении на нее. Он мог это понять.
А Пьер, конечно же, посоветует ему показать ей какую-нибудь из своих ран, дать почувствовать, что он знает, что это такое, когда тебя бьют, продолжают бить, когда ты уже лежишь на земле и не можешь сопротивляться или даже потерял сознание…
Но всем известно, что мальчишки, выросшие в насилии, сами становятся потом способными на насилие. Кому, как не ему, это знать? Он постоянно носил в себе это насилие, словно дикого зверя, и всячески старался не выпускать его на волю из клетки. Не мог же он ей посоветовать, чтобы она его бросила!
Она называла его своим солнцем. Она хотела принять его в свою душу – ведь он прекрасный! Когда они покрывали конфеты шоколадной глазурью, потом приходилось шоколад очищать: процеживать его сквозь натянутые женские трусики, чтобы чистоту шоколада не портили даже мельчайшие кусочки. Глазировочную машину тоже очищали. После этого ее снова наполняли очищенной и оттемперированной глазурью. Иначе говоря, шоколад лишали его прошлого. Вот бы и ему, Доминику, пройти такую же очистку! Ради нее.
Он не хотел, чтобы она догадалась, что он – увы – отнюдь никакое не солнце.
Она не пришла, и у него под ложечкой поселилась сосущая пустота. Но ведь так уже было, однажды она не пришла, верно? Когда ощущала себя уязвимой и беззащитной.
Он пошел в тренажерный зал; ее там не оказалось; он наскоро выполнил свой комплекс и пошел к ней домой. Ее не было и там. Он уговаривал себя не быть идиотом, не обнимать ее слишком крепко, так, что у нее перехватывало дыхание. Она не должна быть приклеена к нему.
Он снова вышел на улицу – говоря себе, что не должен торчать тут столбом и ждать ее, что это слишком нехорошо, неприятно, навязчиво. И вдруг увидел ее. Она шла по улице с пустыми руками, без покупок, только за плечами маленький рюкзачок. Ее шаги замедлились, когда она увидела его. Шедший за ней следом мужчина обогнал ее, не замедляя шага и не переставая говорить по телефону.
Дом уступил ему дорогу и снова посмотрел на нее. Она тоже взглянула на него широко раскрытыми, печальными глазами.
Он двинулся ей навстречу. Она тоже медленно шла к нему.
– Я соскучился по тебе. – Он улыбнулся ей с высоты своего роста, а его сердце лихорадочно затрепетало.
Ее лицо смягчилось робкой улыбкой. На душе у него посветлело.
– Я думала, тебе надоело видеть меня в салоне каждый день.
