Глава XI
Зеленоватые, цвета старой бирюзы, воды Средиземного моря подбирались к самым ногам и, словно внезапно испугавшись, стремительно откатывали назад, успевая на прощание лишь лизнуть носки военных сапог.
Антоний, крепкий мужчина лет сорока с властным решительным лицом и коротко остриженными волосами, задумавшись, смотрел вдаль, не замечая робких заигрываний волн. Только что полученное известие, которому он вполне доверял, сообщало, что, расправившись с Цестием Галлом, войско иудеев спешным маршем идет к Аскалону.
Сказать, что командир эскадрона был удивлен произошедшей с наместником катастрофой, – значит не сказать ничего. Он был буквально ошарашен, изумлен, оскорблен. Иметь всю выгоду на своей стороне и бежать. Бежать – и от кого! – от необученного, нерегулярного партизанского войска. Ничтожество. Бездарь. Потерять пять тысяч отличных обученных солдат. Какой позор для престижа армии, для империи, наконец! И таким-то людям достаются высшие должности. Жадные, кичливые, распущенные.
Но после взрыва возмущения новая мысль заставила сильнее биться сердце Антония. Кажется, изменчивая Фортуна решила повернуться к нему лицом, кажется, она решила дать ему шанс. И уж поверьте, он сумеет этим шансом воспользоваться. Он сумеет превратить неприятность в удачу.
В Аскалоне только когорта пехоты и эскадрон всадников, но он, Антоний, покажет, что может сделать талантливый военный даже минимальными силами, недаром он с детства, выбирая книги в библиотеке своего отца, отдавал предпочтение трактатам о военном искусстве. Может быть, тогда в Риме наконец поймут, какое расточительство держать его здесь, в маленьком городке на Востоке, и…
– Все, достаточно мечтаний, – прервал сам себя Антоний, – прежде всего дело.
Он вывел эскадрон за стены города и выстроил сомкнутыми рядами. Победа над убегающим Цестием настолько вскружила иудеям голову, настолько они уверовали в свои силы и слабость римлян, что, не раздумывая, не готовясь, бросились на Аскалон, кстати, очень хорошо укрепленный.
И тут сразу стало ясно, что такое римское военное искусство. Они, римляне, осмотрительны и всячески обдумывают свои планы, они не действуют под влиянием минуты, в их действиях всегда твердый расчет. Совершив ошибку, они не позволят себе еще одной неудачи.
Хотя римлян было намного меньше, а Рим никогда не славился своими всадниками, эскадрон Антония не только выдержал натиск иудеев, но и отбросил назад тех, кто подступил к стенам города.
Пока пехота сохраняет свои порядки, она для конницы неуязвима. Если бы иудеи стояли плечом к плечу, если бы они образовали из щитов жесткую стену, всадникам Антония не удалось бы их смять.
Но боевой дух иудеев был надломлен первым же обстрелом дротиками. А когда по команде «Атака!», наклонившись вперед и выставив копья, всадники по мчались стеной, иудеи дрогнули.
Те, что находились в первых рядах, бросились назад, спасаясь от ударов мечей и копий, те же, что находились далее, продолжали двигаться вперед. Это внесло в ряды иудеев полное смятение. Вскоре они были рассеяны конницей по прибрежной равнине. Римляне догоняли бежавших и разили копьями. Перегоняли и мчались навстречу, рубя наотмашь мечами. Они не давали иудеям собраться, соединить силы, а пытавшихся это сделать вновь рассеивали.
Ионатан и Эфраим сражались на левом фланге. Здесь не произошло сильного смятения. Иудеи отступали, но отступали с боем.
Эфраим, впервые оказавшийся в гуще боя, пришел в сильнейшее возбуждение. Неопытный в сражениях, мечтательный от природы, он излишне широко размахивал мечом, представляя себя древним героем, этаким воином из войска Давида, пока брошенный хладнокровной рукой дротик не пробил ему плечо. Тогда юноша взмахнул нескладными длинными руками, выронил меч и упал с каким-то детским выражением удивления и незаслуженной обиды на добром беззлобном лице.
Ионатан сражался рядом. Ему удалось сбить нападающего на них всадника с коня и нанести тому смертельный удар. Продолжая держать в правой руке меч, Ионатан подхватил Эфраима свободной рукой и потащил. Эфраим с трудом переставлял ноги. Из его раны обильно текла кровь, хотя он и зажимал рану слабеющими пальцами.
Вокруг расстилалась плоская песчаная равнина. Укрыться от конницы было практически негде. Лишь вдали справа начинались небольшие пологие холмы. Хоть какое-то укрытие, хоть какое-то препятствие для врага. Но даже до этого, такого эфемерного, места спасения еще надо было дойти. Ноги утопали в песке. Высокие стебли острых колючек, высохших еще весной, цеплялись за одежду. Пряно пахло полынью и цветами бессмертника. Чем дальше, тем тяжелее повисал Эфраим. Алая кровь крупными каплями падала на песок, тут же становясь черной.
– Брось, брось меня, Ионатан, – срывающимся от боли шепотом повторял Эфраим, – спасайся сам.
– Молчи. Береги силы.
Ионатану некогда было говорить. Его глаза, заливаемые жгучим потом, метались по сторонам, стараясь не пропустить опасности. Еще немного, еще шаг. Там, за холмом, можно будет передохнуть и, главное, остановить кровь.
И тут Ионатан услышал то, чего опасался: глухой стук копыт набегающего сзади всадника, его победный клич, резкий свист меча, которым ему сейчас срубят голову. Безошибочно угадав это мгновение, Ионатан стремительно пригнулся, бросив наземь Эфраима. Меч просвистел над ним.
Если бы за Ионатаном погнался пехотинец, то он успел бы повторно взмахнуть мечом и нанести удар, прежде чем Ионатан выпрямится и приготовится к бою. Но их догонял всадник, который мчался, желая настигнуть ускользающих иудеев, и потому разгоряченная бегом лошадь пронеслась мимо.
Римлянин осадил коня и развернул его. Ионатан уже стоял. Их глаза встретились. Римлянин усмехнулся. Он не сомневался в исходе поединка. Тысячи убитых иудеев лежали на равнине.
Опьянение боем погубило римлянина. Он расслабился, он перестал осматривать окрестности. Легкий свист – и стрела пронзила шею римлянина. Не успев стереть улыбку с лица, захлебываясь собственной кровью, римлянин мешком свалился с коня.
Ионатан мгновение смотрел, как, пузырясь, выступает на губах убитого кровавая пена, потом повернул голову. Возле небольшой, размером с куст, пушистой ливанской сосны стоял Ицхак, оскалив в ухмылке белые зубы.
Вдвоем нести раненого было легче. Но Эфраиму становилось все хуже. От сильной потери крови его лицо стало белым. Голова безвольно качалась в такт шагам. Изредка он стонал.
Местность становилась все более холмистой. И они то тяжело взбирались на пологие холмы, то спускались в небольшие лощины, поросшие серебристо-лиловой лавандой и редкими зарослями акаций.
– Нам не дотащить его до Иерусалима, – сказал Ицхак.
Ионатан и сам это понимал:
– Здесь неподалеку есть селение, в котором живет семья моей невесты. Оставим его там. Они славные люди. Они о нем позаботятся.
– У тебя есть невеста? – удивленно спросил Ицхак.
